Над краем кратера

На раннем рассвете – гигантский охват взглядом до краев земли и неба. Разбросал в расправляющем движении руки в стороны, и, кажется, летишь над горами и морем. От Алушты скользишь взглядом вправо: маленькие домики, до того четкие, что, кажется, пальцем можно пощупать. Далее – тонкое сухожилье дороги, две горы – одна повыше, с оголенной вершиной – «Лысый Иван», друга пониже, густо заросшая лесом – «Кудрявая Марья». А дальше лес, до края неба, берет в охват Аянское водохранилище. На самом горизонте, в синем мареве – Симферопольское море. В почти ирреальных эмпиреях – картинно синие горы.

На раннем рассвете – такая тишина, что звенит в ушах. Пьем крепкий чай, пахнущий дымком, сидим на высоте более тысячи двухсот метров: легче расправлять плечи. Холодно. Ночью – даже слишком.

Рюкзаки на плечи и – пошли. Спуск – в сторону речушки Улу-Узень, уклон почти восемьдесят градусов. Сухие известняки. Ниже – речушка становится все более бурливой, хрипливой, горластой.

Спуск достаточно легок, и вот мы уже смотрим на неё снизу, как из сырой, прошитой водяными нитями ямы, и она рушится на нас с пятнадцатиметровой высоты огромной водяной власяницей. Теперь это уж водопад Джурджур, ложе из гнилостно зеленого бархатного мха, запах свежести гниющих трав.

Ночью, когда мы вернемся, и я от возбуждения не смогу уснуть, сложатся об этом водопаде стихи:

Он рушится с неба, скользит с высоты,
В скуластые скалы втиснут.

Стремительных струй голубые пласты
В пространстве недвижно виснут.

Стоит тишина над расколами скал.

В тени, под изломом кручи,
Прозрачную влагу в песке расплескав,
Пульсирует ключ беззвучно.

Валун обтекая, шуршит родничок,

Чтоб ниже, расширившись втрое,

Внезапно горластым и хриплым ручьём
Подмять валуны под собою.

И вот уже гнутся бессильно кусты,

Впиваясь корнями глубоко.
И пенятся струи, свивая в жгуты
Прозрачное тело потока.

И вдруг, в оперенье пронзительных брызг,

В пути не встречая преграды,
Дымящим каскадом он рушится вниз,
Взрываясь осколками радуг.

Простор многозвучным и сумрачным стал,

И небо в полоску сжалось.
И нет уже солнца, и нет уже скал,
И только одно осталось —

Скрещение струй. Водопад громовой,

Оправленный в брызги и пену.
В пространстве повисшее над головой,
Звенящее горло Вселенной.

А пока продираемся сквозь кустарники и лианы. Шум водопада слабеет. Бежит вода по полусгнившим деревянным желобам. И мы за ней входим в сад, типично татарский, заброшенный. Полуразрушенный заборчик из плитняка. Сбоку тополя и кипарисы. А в саду уже перезревающие – алыча, яблони, груши. Облака зелени в ослепительном солнце, и сквозь них, высоко над головой, недавно покинутые нами, синие горы, напоминающие о ночном холоде яйлы.

Вечереет. Начинаем подъем, назад, на яйлу. Рюкзаки с образцами оттягивают плечи, глаза на лоб, сердце вот-вот выскочит. На душе зло, весело. В работе – спасение. Вверх, вверх. Ничком валимся на поляну, недалеко от палатки. Лежим, задрав ноги. Мир снова обретает прежние очертания.

Каждый геолог на подъеме проклинает час, когда выбрал свою профессию, на спуске начинает сомневаться в справедливости проклятия, а на ровном месте уже твердо убежден, что лучше его профессии не существует.

* * *

Мы распределяем работу. У каждого свои маршруты. В самый дальний путь, на верхний край сброса, следует брать спальные мешки, чтобы заночевать в лесу. Недели через две придет машина и перевезет нас к нижнему краю сброса, в село Генеральское, которое пересекает все та же речка Улу-Узень, перед тем, как впасть в Черное море.

Надо мной поет невидимая пичуга. Сижу в зарослях, в долине Курлюк-Баши, отмечаю обнажение точкой на карте аэрофотосъемки. Слева – мячик солнца: запутался в кустах. Кажется, протяни руку и вытащишь его из колючек. Рядом – ручей, извивается, передразнивает пичугу, болтает, бормочет на камнях. Ручей, зеркально отражает покой в три цвета – голубой, зеленый, черный. Небо, зелень, земля. И такое блаженное беспамятство.