Над краем кратера

– Слушай, – сказал он глухим голосом, – я решил перед тобой повиниться. Был у меня тайный умысел устроить тебе аварию на буровой. До такой степени я тебя ненавидел. Я же знаю там, что где лежит, включая взрывчатку для пробивки шурфов в твердых грунтах. Но вот, увидел Свету, и руки опустились. Ты света не зажигай, они и сейчас дрожат. Еще прихвачу в наказание болезнь Паркинсона.

– Никакая это не болезнь. Всё от водки. Перестань казнить себя.

– Счастливчик ты. Голова у тебя железная. Ничто тебя не берет. И девки любят.

VI В тенетах дождя

Ночь. Длится дождь. Так долго и так мерно.
Набряк водой карниз.
Молчит рояль – узлами чутких нервов
Застывший организм.

И тишина. И дальний вздох глубинный —

Струны усталой дрожь.
А мальчик спит. Стучат часы в гостиной.
И долго длится дождь.

Он вдруг упал. Аккорд стекал обрывом

В застывшие зрачки.
А мальчик спит. Бесшумен под обрывом
Глубокий ход реки.

Он вдруг упал. Кто он? Никто и не был.

Жизнь – струн мгновенный срыв.
Так падают, лицо открывши небу
И кулаки раскрыв,

И выдохшись в бессилие немое,

В Ничто. Конец один.
А мальчик спит. Течет река и моет
Немую стылость глин.

А мальчик спит. Вне времени и тлена.

Дождь. Пот из крепких пор.
Спит вниз лицом, поджав к груди колена
И пальцами – в упор.

Спит, силой наливаясь. Как в утробе —

К коленям – голова,
В упор ладони – чтобы вскочить и чтобы
Открыть рояль. Едва

Коснуться звуков. Пусть остынут веки

И вечен смерти ход.
Стоят кусты, погружены, как вехи,
Во глубь влекущих вод.

Ночь. Тишина. И дальний вздох глубинный.

И тонкой жилы дрожь.
А мальчик спит. Стучат часы в гостиной.
И долго длится дождь.

Чем дальше уходило время, тем больше меня беспокоил неожиданный приезд Светланы. Я старался припомнить каждое слово нашего диалога, и все в нём было подозрительно, особенно мельком всплывшая история с Юрой Царевым, и, конечно же, разговоры ее о беременности и желании иметь от меня ребенка. Улетела и как в воду канула. Ни писем, ни телеграмм. Послал ей несколько телеграмм, как и раньше, на адрес родителей, явно не веря, что она их получит, принимался писать письмо, бросал тут же. Достоверно было лишь одно: она села в самолет на Ленинград. Говорят, а был ли мальчик. А была ли тётка? Ощущение было такое, что пустилась она в такой далекий путь ко мне, чтобы саму себя в чем-то убедить.

Я был уже научен горьким опытом внезапных исчезновений моих пассий. И всё же такие перепады в отношениях с прекрасным полом сбивают с ног. Светлана мне всё время снилась. Я вдыхал запах ее тела, волос, я умирал от прикосновения ее умопомрачительных губ. Она ведь была первой и пока последней моей женщиной. Это гнетет и когтит душу. Когда слишком часто клянутся друг другу в любви, дело кончается полным крахом. Ведь все эти клятвы от страха, что всё это хрупко и в любой миг может разлететься в прах. Накаркал же мне Витёк, обозвав счастливчиком.

Я долго пропадал на буровых, и к ночи уставал так, что вся чертовщина, лезущая мне в голову, была какой-то блеклой, как через плёнку, на грани бодрствования и дрёмы, и я проваливался в сон, как в омут. Надо было многое наверстать перед отъездом в Ленинград. В такой ситуации время бежит быстро.

Работы над диссертацией было еще предостаточно. Так пролетело три месяца. Никогда я так интенсивно и, в общем-то, успешно не работал. А там ждал меня отпуск – путевка, купленная в одесский дом отдыха, о которой я, глупец, упомянул в одном из писем ей, по сути, на деревню не дедушке, а её папе с мамой.

Летел я в Москву, где необходимо было побывать в библиотеке ГИНа – геологического института. Москва плавилась от жары. В поезде на Ленинград – «Красной стреле» стояла невыносимая духота. Я сел в кресло, в отупении следил, как мелькают за окном в июльском зное бесчисленные подробности станционных построек и служб.