Над краем кратера

Через час от Москвы внезапно и ощутимо похолодало. Я даже подумал: вентиляция испортилась, перестаралась. Но и солнце исчезло, а когда – не заметил. Становилось всё холодней и холодней. Извлек из чемодана куртку. По всему вагону щелканье, возня: все одеваются. Стало пасмурно. Ближе к Бологому прошёл как бы пробный дождь, замер косыми брызгами на стеклах, увял, стал уже высыхать, стареть, пылиться.

Но тут прорвало новым дождем. Вечерело. За призрачной тканью дождя, по низу туч, тянулся сухой багрянец, бледнел, совсем поблек. И встал над полями, плоскими водами, вровень с полями, низко уходящими лесами и перелесками белесоватый свет, будто из зелени, такой раньше бархатной и сочно-сырой, из вод стально-голубых, из всего, что таило намек окраски, высосали цвет, надраили наждаком. И стало все белесоватым, лунатическим.

Тот же белесоватый свет стоял над городом, когда в одиннадцатом часу ночи я приехал на Московский вокзал, свез вещи в приготовленную мне заранее комнату в общежитии аспирантов, и поехал на Невский проспект, мутно блестевший в дожде. Давно забытое чувство ожидания гнало меня к Неве, Аничкову мосту с конями Клодта, к шпилю Адмиралтейства, – кораблю, грезящему дальними водами, все время держащему на весу гигантские якоря как бы за миг перед отплытием. Я признал в этом городе свою тоску и радость, я пугался смутных предчувствий и тревожных надежд, которые охватывали меня ветровыми порывами на невской набережной. А дождь не переставал хлестать по лицу парусом, косо выносящимся из-за зданий. И каждый поворот обдавал ожиданьем.

Дождь продолжался и на следующий день. И как всегда, в дождь жизнь на улицах была мимолетной. С утра торопились на работу, затем – с работы – в магазины, домой. Кто искал развлечений – бежал в театры, рестораны, кино. Все торопились мимо, сосредоточенно, подобно парашютистам в момент приземления, вися на ручках зонтиков, с голодным желанием в глазах: поскорее к теплу, к уюту. Улицы были моими, я жил их ненужностью, драгоценной россыпью колонн, лепных деталей, фризов. Глядят на них, причудливо-прекрасных, или равнодушно скользят мимо взглядом. Я подолгу стоял на мостах и глядел в бутылочно-зеленую, иногда глинисто-черную воду, всю в ряби от дождя. У меня была уйма свободного времени с обеда, и чудесно было его проматывать на улицах, площадях и набережных. И всё время передо мной стояла Светлана, подобно световой рекламе, которая перетекает со стены на стену, с фронтона на фронтон, словно бы преследует тебя, и от нее не сбежать.

К сожалению, я всегда небрежно относился к номерам телефонов, записывая их на клочках, которые почти тут же терял. Единственный обнаруженный мной номер в одном из карманов – был номер телефона Нины. Долго не решался позвонить. Наконец-то зашел на телеграф и заказал разговор. Нина удивилась, услышав мой голос:

– Ну, непутевый, откуда ты сейчас звонишь, не с Марса?

– Нина, ты всегда меня спасаешь. Как у тебя дела… С Маратом?

Она на секунду явно замялась, потом излишне бодрым голоском сказала:

– Все в порядке. Ты откуда звонишь, из недр Азии? Какого спасения ты от меня ждешь?

– У тебя случайно нет телефона Даньки? Ты не знаешь, где он?

– Знаю. Он давно вернулся, кажется, с Алтая. Работает здесь, в геологическом управлении. Сейчас дам тебе телефон. Ты, говорят, высоко пошел. Собираешься к нам?

– Кто тебе сказал, что я высоко пошел, – я насторожился, как волк идущий по следу. Чувствовалось, что это шло от Светланы.

– Об этом у нас только и разговору.

Данька, услышав мой голос, просто потерял дар речи.

– Данька, дорогой, рад слышать тебя. Звоню из Питера, наверно, в начале следующего года защищу диссертацию по исследованию юрских отложений в Каракумах. Данька, ты же у нас всегда был в курсе всех событий. Не знаешь, где Света?

Послышался знаменитый Данькин вздох и долгая пауза. Как всегда, Данька не знал, с чего начать, а у меня захолонуло в груди.

– Ну что ж, ты как всегда прав, я как та Матильда, что в центре событий. О твоих с ней приключениях в горах Крыма и в Каракумах она с большими прикрасами раззвонила на каждом углу. Прознал твой злой ангел, Юрка Царёв, что у вас такая пламенная любовь, не выдержал, стал искать с ней знакомство. Винюсь, я их и познакомил, чёрт меня бери. Понимаешь, он сильно болен.

– Знаю. Орел клюет ему печень.

– Какой орел?

– Ну, вспомни миф о Прометее.

– Короче. Знаешь самое сильное средство, которое привязывает женщину к мужику. Жалость. Она, вроде, его выхаживает. Про Лену знать не хочешь? Совсем захирела.

– Так все же, где Светлана? Она, что ли, с ним?

– Честно, не знаю. Где-то он то ли в больнице, то ли в санатории. Но это тщательно скрывается. Так странно, что ты зовешь ее – Светлана. Для нас же всех она – Света, Светка-нимфетка.

– Плохо ты ее знаешь, Данька, как и меня, охламона. Скажи, кто ее родители?

– У нее большое горе. Отца ты видел, он играл на фортепиано перед сеансами в кинотеатре на Комсомольской. Умер недавно. Кажется, выпивал. Мать в давнем прошлом была певичкой. Чувствуешь, откуда и вольность ее воспитания? Прости меня.