Над Кубанью. Книга первая

Все большое хозяйство лежало на руках Марьи Петровны. Свиньи, коровы, гуси, утки требовали умелых рук, хорошего глаза, и со всем этим она справлялась как-то быстро, походя, без упреков и жалоб. Мало того, она находила время ухаживать за своими детьми и лелеять их. По вечерам рассказывала Марья Петровна дочери о своих тяжелых, но радостных днях юности и молодости. Ведь, несмотря на горечи, даже тяжелая молодость всегда кажется лучше даже легкой старости.

Ребят пригласили к столу, за которым уже восседал хозяин с газетой в руках. На гладко выскобленном столе лежал холщовый семейный рушник. Рушник одним концом, где был вышит красный петух, свисал возле хозяйки, курочки с цыплятами приходились на долю Ивги, а дом и птичник, изображённый на втором конце, опускался на колени хозяина. Там, где сидели ребята, вилась желтая с красными камешками дорожка, по которой, очевидно, должны были куры направиться к птичнику.

Марья Петровна подала лапшу с потрохами и разлила ее по тарелкам деревянной ложкой.

Илья Иванович отложил газету и снял очки.

— Быстро все меняется, — сказал он, остужая лапшу: — была газета «Свободная Кубань», теперь переменили, «Вольная Кубань» стала. То все Керенского расхваливали, теперь — Корнилова да Каледина, не поймешь, какому богу теперь молиться.

Дома Илья Иванович совершенно не был похож на того низко раскланивающегося с атаманом толстяка, ведущего под парами свое механическое детище. Там он был смешон, здесь производил впечатление серьезного и неглупого человека, оставшегося, наконец, один на один со своими мыслями. С войной обеднел Шаховцов. Из ценного имущества у него оставался только известный нам самоход. Самоход поглощал массу времени и с трудом оправдывал себя. Уменьшение посева заставило многих вернуться к катку, а зажиточные казаки богатели и обзаводились собственными молотилками.

— Да-а, — многозначительно протянул Шаховцов, продолжая какую-то мысль, — К чему идем, движемся, ничего не известно. Вот еще этот казачий союз Дона, Кубани и Терека. Собираются, вероятно, всех иногородних с казачьих земель вытурить… Ну, хозяюшка, что там следующее?

После лапши подали борщ, потом жареную курятину с томленой картошкой, блинчики со сметаной и айвовым вареньем и на закуску — по желанию кислое или парное молоко.

Пообедав, встали, помолились. Илья Иванович, захватив газету, ушел в кабинет сына. У Шаховцовых комнаты назывались сообразно вкусам вышедшего в интеллигенцию сына: зала, столовая, спальня и кабинет. Даже сени назвали прихожей. Правда, название не всегда соответствовало назначению: залу зачастую заваливали пшеницей и тыквами, в прихожей держали ларь с мукой и по стенам вязки болгарского лука, да и сам кабинет, кроме горки с книгами, был заставлен пружинной кроватью, столом, отнюдь не письменным. В углу, у окна, выходящего в садик, стояла потертая качалка из лозы. Илья Иванович опустился в качалку, развернул газету. В газете сообщалось о прибытии в Екатеринодар представителей Дона и Терека для координации действий по организации юго-восточного союза казачьих войск. Жирным шрифтом опубликовывалось заявление английского генерала Нокса представителям этого союза о необходимости введения военной диктатуры. Генерал Нокс был изображен в газете на видном месте, и в туманных контурах неудачной фотографии можно было разглядеть его гордый, самоуверенный взгляд и чуждые очертания твердого лица. Илья Иванович пробурчал:

— Неужели без чужих дядей не управимся? — потянулся, толкнул дверь кизиловой палочкой. — Идите сюда, молодые люди, расскажите, что на сходке было, о чем атаман отдела говорил.

Ребята толком объяснить речь генерала не могли. Ивга же довольно подробно передала речь Гурдая.

— …И верно, папа, — заключила Ивга, — вот наш Вася воюет, а почему другие…

— Ну, дочка, это не твоего ума дело, — перебил ее отец, — кому охота под пули лоб подставлять.

Миша обиделся за Ивгу и вмешался в разговор:

— Степан Шульгин тоже так говорил, как вы, дядя Илья, а его Лука Батурин да Ляпнн кнутами выпороли.

— Сами? — удивился Шаховцов.

— Пороли-то сами, а говорят — был приказ от стариков, от сбора. В большой обиде ушел Лютый.

— Ну, нечего Шульгину обижаться. Сбор зря не накажет. Выходит, провинился перед обществом. — Илья Иванович поднялся. — Отдыхайте, дети, а я пошел, скоро зубари придут договариваться.