Над Кубанью. Книга первая

Тело сразу обмякло, во всех членах появилась страшная усталость, и в глазах все еще крутилось, переворачивалось, шаталось. Миша, сняв шапку, вытер пот рукавом. На рукаве остался грязный, увлажненный след. Оглядел себя. Бешмет и сапоги в пыли, руки, расцара-паны, на пальце сорван ноготь. Он взял палец в рот, пососал, сплюнул и тут только ощутил ноющую боль. Разорвав один из платочков, он начал перевязывать руку.

— Что же ты, чи оглох? — проорал нагнавший его Ляпин. — Давай к атаману.

У тачанок тихо играл оркестр мелодию из венской оперетки. Гурдая окружили старики и участники соревнования. Генерал благодарил казаков. Поднесли бутылки с пенным хлебным квасом. Гурдай отогнул от горлышка проволоку, налил в стакан и выпил.

— Ваша лихость еще пригодится. Войску и… — он расправил усы широким движением руки, — … нашей родине — Кубани. Примерная молодежь, отличные наездники-джигиты.

Он обратил ласковый взор на Мишу, обвешанного узелками. Подозвал его, поцеловал и, положив руки на плечи, чуть отстранил.

— Вот такой и у меня герой, — любуясь мальчишкой, сказал Гурдай, — чуть, может, будет пониже. Славный тоже у меня мальчишка, но к коню не привык… на скрипке балуется. Кубанский казак — скрипач, а? Ха-ха-ха… Господин атаман, — обратился он к Велигуре, — поощрите во всеуслышание. Велигура, откашлявшись, объявил решение атамана отдела и выборных о награждении казака Михаила Семенова Карагодина двадцатью пятью рублями за проявленную лихость в конных станичных соревнованиях с присвоением ему первого казачьего чина младшего урядника. Атаман тут же снял свою шапку, кинжалом отпорол на вершке галуны и передал их Мише. Директор школы поманил его к себе.

— За сегодняшний день снимаю с тебя переэкзаменовку, — шепнул он на ухо.

Обратил еще раз внимание генерала на удаляющегося мальчика.

— Мои питомцы, — произнес он.

Мишу окружили сверстники. Федька Велигура гордо заявил:

— Это батя ему все дал: деньги, лычки.

Трошка оттолкнул Федьку плечом.

— Герой, — осклабился он, подходя вплотную к Мише. — У кобылы под пузом катухи очищал. Дай-ка сюда, — он потащил один из платочков, — а то мне сопли разу вытереть нечем.

Миша был настроен крайне миролюбиво. В этот счастливый момент не хотелось ни буянить, ни ссориться.

— Подожди, Трофим. Проверю все, потом, может, и дам. Пойдемте.

На Тихой улице привязали кобылу к обглоданной акации, уселись на коряге у высокого шилеванного забора.

Миша развязывал узелки, и глаза ребят горели восторгом. Сегодня счастливейшим был, конечно, этот мальчишка в измазанном кровью и пылью бешмете, держащий на коленях груду загадочных свертков.

Вдруг Миша вспыхнул и прикрыл ладонью узелок.

— Что такое? Что? — любопытствовал Петя, стараясь заглянуть другу через плечо. Миша легонько оттолкнул друга, поднялся и, прислонившись к теплому забору, по слогам прочитал скомканную записку: «Миша, дорогой мой. Это я, Ивга».

ГЛАВА XV

Вечерело. Валким шагом расходились коровы. Их встречали хозяйки, открывали ворота. Почуяв матерей, мычали запертые в сараях телята. Коровы басовито отвечали, отрыгивали жвачку. От них пахло молоком, полынью, степью. Западный край неба постепенно терял розоватую окраску, и над станицей первым огоньком слабо загорелась вечерняя звезда. Кое-где, управившись, «заспивали» девчата, и улицы перекликались зовущей песней. Кто-то попробовал лады, заиграла гармоника.

Вернувшись домой, Миша увидел запыленные повозки гостей с забрызганными грязцой дышлами и колесами. Очевидно, над Богатуном днем проплыла слепая тучка. Повозки были пусты. Закубаицы расторговались на богатунском базаре. Сбруя лежала на мажарах; раз ее еще не прибрали в сарай, значит, заявились недавно.

Убрав Куклу, Миша направился в дом. Мать собирала ужинать. Свет не зажигали, в комнате было темновато, среди тихих, каких-то убаюкивающих голосов выделялся резкий голос Мефодия.

— А, господин урядник! — приветствовал Мефодий Мишу. — Будут какие распоряжения рядовому составу.

— Миша, а ну, подойди поближе, — позвал отец. — Да ты и впрямь настоящий урядник. Жена, ну-ка засвети лампу, дай мне при светлом разглядеть своего сынка.

— Пузырь чего-сь лопнул, — сказала Елизавета Гавриловна, — так глазком и выдавился. Заклеила бумажкой. Коптеть случаем не будет?

Она поставила лампу на стол, и на стекле задребезжали навешанные для охлаждения шпильки. Загородившись рукой от света, полюбовалась сыном. Миша уныло теребил измазанный до неузнаваемости бешмет.

— Ничего, ничего, — успокоила она, — бешметик, я обещалась, постираю. А с рукой что у тебя? — Она кинулась к сыну, размотала окровавленную тряпку. — Эх ты, миленький, — забеспокоилась она. — Как же ты так, я сейчас тряпочку чистенькую принесу. Кажись, в пу-зырьке где-то йод стоял… — Она торопливо ушла.

— Ничего, до свадьбы заживет, — успокоил отец. — Так, что ж, сыночек, теперь уж, видать, мне перед тобой во фронт становиться надо? Как же: урядник, а батько всю жизнь, как медный котелок, прослужил — и ни одной лычки. Видать, и верно царский режим прижимал нашего брата.