Над Кубанью. Книга третья

— Штык, надетый на винтовку, длиннее.

— Длинные?.. — усмехнулся Павло. — Длинные, пока пупок о пупок не стукнулись. Отвези обратно.

…Бой начался неожиданно. Внезапно обрушившийся ураганный огонь показал, что в сражение вступило несколько батарей. Лошади тревожно затоптались, натянули чумбуры и канаты полевых коновязей. Люди тоже засуетились. От Мостового примчались ординарцы, покричали и, лихо крутнув лошадей, ускакали. Никто толком не разобрал их крика, но все успокоились. Кое-где во взводах вспыхнул странный нервический смех — как бы заглаживающий минуты первого замешательства. Заработала своя батарея. Батарее после ночного боя доверяли.

— Ну как, ниже спины не колет? — пошутил Огийченко, наклоняясь к Мише.

— Нет, — ответно покричал ему Миша.

— Натуральный герой — так и запишем, — похвалил Огийченко. — Гляди, как снаряд кладет. Не жалеет…

Бурые дымки шрапнелей фланкирующих батарей вспыхивали со слабым рокотом, очевидно заглушенным резкими взрывами гранат и отчетливым визгом разлетающихся осколков. На местах разрывов взлетали черные конусные облачка густого дыма. В ушах звенело, и почему-то пересыхало во рту. Миша завидовал Лучке, который, сидя на земле, спокойно ел редиску. Он отрывал красные головки от пучка, солил и бросал в рот, как семечки. У пояса его висела обшитая шинельным сукном фляжка, к которой он изредка прикладывался. Лучка был сторонником выхода в степь и флангового удара, но предложение его провалили, и теперь, оставшись в резерве, он томился бездействием.

Батурин, пришедший с командного пункта, приказал рыть вдоль гребня, с маскировкой, опорные ямы для станковых пулеметов, сгруженных с тачанок. Он выполнял распоряжение Егора, предвидевшего последствия прорыва первой линии. Павло неохотно укреплял в глубину боевой участок — не только потому, что это было приказано Мостовым, а и потому, что он считал недостойным конницы зарываться в землю.

Пронесли первого раненого. Санитары передвигались трусцой и боязливо. Только перевалив гребень, приостановились передохнуть. Раненый, рыбак из-под Херсона, приподнялся и заорал, взмахнув разлохмаченным рукавом. Санитары схватили носилки и побежали вниз, где слабо развевался санитарный флат и в ожидании работы прохаживался доктор, ежесекундно оправляя наручные тесьмы халата.

— Вот тебе и пасха святая, — сказал Огийченко, — один уже разговелся.

Прибежал Шкурка, дежуривший связным от первой сотни.

— Пехота на нас поперла. Германская…

— Много?

— Полка два пустил.

Артиллерия смолкла.

Дым поднялся и рассеялся в светло-голубом небе.

Батурин вслушался, криво улыбнулся.

— Подходят.

Справа, у расположения второй сотни, появился Мостовой. Пробежала команда «садись». Сотни кинулись в седла, волной прихлынули к взгорью и остановились. Миша ожидающе глянул на Павла. Потом на Сеньку. Тот торопливо обматывал шею башлыком. На лице его появилось новое, отчужденное выражение. Трагически опустились уголки губ, и мелкие росинки пота высыпали на носу и лбу. Перехватив взгляд друга, сказал, подрагивая челюстью:

— Чтобы шею не перерубили.

По бугру быстро бежали и падали люди. Они поворачивались, стреляли и, заметив спасительную балку, соскальзывали вниз, закрывая цель опорным пулеметам. Мостовой выхватил клинок и вынесся на гребень. Он вздыбил коня и исчез. За ним с криком ринулись гала-гановцы, сразу же поломав строй и ¦ оттеснив первую сотню. Батурин придержал своих. Галатановцы проскочили. Павло усилил аллюр, и сотня, прогудев по склону, вылетела на гребень. Миша видел спины, крупы и двигающиеся навстречу серые чужие мундиры, осветленные полосками плоских штыков. Люди в мундирах накоротке бежали навстречу, не осознавая еще всего ужаса конной казачьей атаки. Мостовой стремительно загнул фланг, нацелившись на специально оставленные траншейные пролеты. Он провел вторую сотню по этим пролетам, как по мостам, и сразу же вклинился в серую толпу, которая будто растаяла под ногами.

— Бегут! — торжествующе заорал Сенька.

— Бегут! — радостно закричали позади.

— Бегут! — хрипло заорал Миша. — Бегут! — Кукла, опустив голову, мчалась, увлеченная общим потоком. Остановись, споткнись — и всадник погиб. Тревожно мелькала мысль: как проскочить окопы, не поломав лошадь, и как рубить? — его стиснули, и размахнуться было невозможно. Окопы промелькнули под ним и показались ничтожно мелкими, будто вырытые, шутки ради, игрушечными жестяными лопатками.

За брустверным валом стало просторнее, и сотни разошлись. Пехотинцы противника убегали. Кукла вильнула, и Миша еле удержался в седле. Она проскочила мимо только что рассеченного Лучкой длинного, в Запыленных сапогах, немецкого солдата. Совсем близко серые спины, скатки, подковами свернутые на спине…