Над квадратом раскопа

На тоню перебирались семьями, с детьми, внуками, коровой, козами, лошадью и оленями. Здесь нужны были рабочие руки и зоркие глаза, чтобы увидеть, когда зайдет рыба в сеть, чтобы не упустить ее обратно, ухватить, вычистить, засолить, сохранить в леднике. А главное — ставить сети и снимать их перед штормом. И не просто снимать, а просушивать, штопать, очищать от грязи и водорослей, укреплять в морском дне колья. Да и мало ли другой работы надо выполнить по крестьянскому хозяйству за короткое северное лето, чтобы обеспечить на всю долгую зиму семью дровами и пищей, скот кормом, а дом утеплить и отремонтировать?

И все же над всеми заботами, над всем распорядком жизни главенствовала семга — царственная рыба, на которой держался этот край.

Далеко не сразу удалось мне постичь и понять то ни с чем не сравнимое отношение к семге у старых поморов, которое и сейчас нет-нет да прорвется в разговоре за столом, но до конца открывается только на тоне, когда трясут сети, переваливая очередной улов в лодку, — на дне бьются сверкающие тела, пальцы стараются ухватить ускользающих рыб, взлетают и падают с глухим коротким ударом колотушки-«кротилки», а глаза старых рыбаков светятся неприкрытым ликованием.

Костяное лощило. Верхний палеолит.

Столкнувшись с этим впервые, я отметил только азарт жестокости и был, безусловно, не прав.

Нигде больше не увидеть тот пьянящий восторг, который охватывает рыбаков именно на ловле семги. Серебряным потоком льется через борт в лодку беломорская селедочка — нежный, теперь уже редкий деликатес; падают темные, шипастые и раздутые пинагоры; дергают на крючок треску и навагу так, что только успевай снимать, но ни азарта, ни восторга в таком лове не увидишь. Вероятно, иначе и быть не может. Семга не деликатес. Семга на Севере — основа жизни. Она начинает идти в реки, когда те освобождаются весной ото льда, подходит с моря вместе с теплом и солнцем, идет с небольшими перерывами все лето и осень, пока не остановят ее морозы и мелкая шуга, забивающая семге большие розовые жабры.

С приходом семги начинается путина, тепло, радостная летняя работа; вместе с ней приходит на Север изобилие и сытость, отступают болезни, холод и голод.

Конечно, на одной рыбе, даже если это семга, прожить невозможно, основой рациона северного жителя служит мясо — оленье, говяжье, дополняемое боровой и водоплавающей дичью, — но семгу не могут заменить ни мясо, ни заготовленные на зиму ягоды, ни какая другая сушеная или вяленая рыба. В ней одной природа позаботилась собрать те вещества, жиры и витамины, которые способны сохраняться продолжительное время и которые могут помочь ослабевшему организму противостоять цинге, кислородному голоданию и прочим трудностям жизни в высоких широтах. Без засоленной, иногда специально с душком, «мезенского посола» семги в прошлом было трудно, а порой и невозможно пережить последние зимние месяцы. Вот почему на Севере одна семга удостоилась названия «Рыба» с большой буквы. Названия на первый взгляд безликого, а на самом деле почтительного, немного суеверного и даже благоговейного, за которым, быть может, скрывается такой же запрет произносить ее истинное имя, как за названием «медведь» — «тот, который ест мед», и за столь же иносказательным «косолапый» — почтительное и боязливое отношение наших далеких предков к хозяину русского леса…

Как я уже сказал, поморы не были прямыми потомками древних обитателей этих мест. Они вообще были здесь пришельцами, вытеснившими с берега в глубь полуострова саамов-оленеводов, бывших как бы «вторым звеном» в последовательности человеческих напластований. Но от кого, как не от саамов, восприняли новгородские, а потом и московские колонисты знание привычек «солнечной рыбы» и тот радостно-благоговейный азарт, который еще зажигает их глаза, превращая каждый акт ловли в праздничный обряд? Наконец, разве случайно почти все рыбацкие тони, обветшавшие, исчезнувшие за последние десять — пятнадцать лет, стояли на тех же местах, рядом с которыми я находил остатки древних поселений, принадлежащих, возможно, даже не саамам, а их предшественникам или прапредкам?

Об этой связи времен рыбаки не знали. Места наиболее удачного лова передавались из поколения в поколение изустно. Если их расположение забывалось, тоневые участки отыскивали заново, вымеряя глубину, прикидывая направление течения, рассматривая дно при отливе. Но всякий раз места древних поселений и наиболее выгодные места лова семги неизменно совпадали. Вот почему, нанося каждую новую стоянку на карту, я был уверен, что рано или поздно в разговоре с рыбаками услышу название тоневого участка, находившегося здесь в недавнем прошлом.

Вольно или невольно такие совпадения с каждым разом выстраивались в некую закономерность, знание которой позволяло строить своеобразные проекции не только на местности и на карте, но и во времени.