Над любовью

«…il у ajuste trois femmes dans l’assistance, deux petites cocottes bourgeoisement fagotées — et moi. Que d’hommes, que d'hommee! En attendant le lever du rideau, ils rient tout haut, chantonnent avec l’orchestre, se serrent les mains, énchangent de loin des répliques: il règne entre eux une familiarité de mauvais lieu… Mais, au programme, que de femmes, que de Femmes! Que de Gemma la Bellissima, de Lorenza, de Lina, de Maria…»[37]

А у цыгана:

«…Столики с мраморными досками приютили трех толстых женщин и многих-многих мужчин. Занавес еще не поднялся, и они громко смеялись, подпевали оркестру и, объединенные этим кабачком, приветствовали друг друга. В зале всего четыре женщины, вместе с Кэт, но зато как много их в программе: сколько Гемм-ла-Беллисима, Лоренц, Лин и Марий…»

Зевнет земский, зевнет вся камера, цыган ударит себя в грудь ладонью, а истец будет говорить и говорить без конца.

— Обидно же, ваше благородие! У меня, к примеру, было так:

«….Après, il у a encore une lourde et fraîchie fille, confiante, ensommeillée, qui jette au public des fleurs sans tige, montées sur de longs et légers roseaux… Il y a une acrobate, assurément enceinte, que son travail semble torturer et qui salue avec un visage égaré, couvert de sueur… Trop de femmes.

Trop de femmes, trop de femmes!.. Je voudrais que l'on mêlât à ce troupeau quelque Dranem bien napolitain, ou l’indispensable ténor aux cheveux bleus. Cinq ou six caniches dressés ne nuiraient point, ni l’homme qui joue du piston avec une boîte à cigares…»[38]

— A y него что вышло?.. Вот что у него вышло:

«И еще одна… Она еще не проснулась, лицо у нее вялое, доверчивое и глупое. Она бросает в публику цветы без стеблей и что-то выкрикивает. Не слышно, что и, может быть, ее и не слушают вовсе и не видят?…

Наконец, последняя, — акробатка, наверное, больная… Выходит и раскланивается. Лицо у нее мокрое, истомленное, взгляд бессмысленный.

Зачем так много женщин? Их слишком много! Так хочется увидеть хотя бы неизбежного неаполитанского тенора с большими белыми зубами… Не помешали бы и пять-шесть дрессированных собачек: фоксов или пуделей. И еще хочется, чтобы был между этими женщинами безрукий художник или музыкант…

Глядя вот на эту, что поет, думаешь обо всех… И об их грязных комнатах на высокой лестнице, догорающей свечке и грубых руках….»[39]

Посадит земский цыгана в каталажку, вернет истцу «кобылу», — и будет цыган три месяца сидеть и думать:

— И как засыпался!.. Н-нет, умнее надо дело вести… Завсегда вот так. Оно, конечно, краденая кобыла завсегда купленной дешевле, а только народ ныне лукавый пошел, хитрый… Умнее надо перекрашивать…

Татиана Краснопольская, Шенфельд она же, кивает ему одобрительно головой, — и перекрашивает для «Петроградских вечеров» новую «кобылу», которая «завсегда купленной дешевле».

Е. Венский

Прим. ред. Как оказывается, плагиат для г-жи Краснопольской занятие не новое. Настоящая статья г. Е. Венского была уже набрана, когда г. Скиталец-Яковлев[40] опубликовал еще более наглую проделку этого «цыгана». В погоне за славой и гонораром, г-жа Краснопольская, кроме иноземной Колетт-Вилли, — обокрала еще и отечественного Н. Лескова! В журнале «Огонек» только что помещен «Рыцарь», лесковский рассказ, напечатанный за подписью Татьяны Краснопольской! Долго ли можно продолжать в нашей литературе такую торговлю крадеными вещами?!

Из переписки В. Я. Брюсова и А. А. Измайлова

Брюсов — Измайлову

27 июня 1915 г., д. Бурково

27 июня 1915.

Москва, 1 Мещанская 32

Многоуважаемый Александр Алексеевич!

Сегодня я пишу к Вам по самому неприятному поводу. В № 26 «Огонька» помещен рассказ Татьяны Краснопольской «Рыцарь», и рассказ этот есть — плагиат. Начинающая писательница украла сюжет рассказа и весь ход его не у кого другого, как у уважаемого И. И. Ясинского. К сожалению, я не помню точного названия рассказа Ясинского, но в том, что я говорю, я, конечно, совершенно уверен. Ввиду близости «Огонька» к «Бирж<евым> ведомостям>», где я пишу, я не хочу обличать этот факт в какой-либо другой газете. Но и оставить его не обличенным я считаю несправедливым. Я прилагаю здесь маленькое «письмо в редакцию». Если Вы найдете его слишком резким, может быть, Вы составите заметку сами. Или, наконец, ред<акция> «Биржевых> вед<омостей>» или «Огонька» поместит объяснение от своего имени. В какой форме факт будет предан гласности, разумеется, всё равно, но быть преданным гласности он должен: я думаю, Вы в этом со мною согласитесь… <…>

Письмо в редакцию

Милостивый Государь! Г. Редактор!