Над Москвою небо чистое

Боркун долго еще сидел в своей маленькой комнате, не гася лампы. Перед ним на столике стояла в картонной рамке фотография жены. Приблизив ее к глазам, он с тоской рассматривал такое знакомое и чем-то чужое на фотографии лицо. Нет, фотограф явно ошибся. Или щелкнул раньше времени, или передержал бумагу, когда печатал. Валя получилась на снимке старше и строже, чем была на самом деле. Все как будто на месте: и родинка на левой щеке возле носа, и широкие негустые брови, и не слишком высокий лоб с поперечной складочкой, и небрежный зачес светлых волос, сразу убеждающий, что сделан он рукой человека, не придающего большого значения внешности, и узкий мягкий подбородок, и полные губы, покрытые в уголках едва заметным пушком, чуть улыбающиеся. Да, все ее, Валино. А со снимка смотрела совсем не она. Взгляд чужой, сосредоточенно-холодный.

Боркун вспомнил, как они объяснились. Было это зимой, в январский мороз. Валя тогда кончала дорожностроительный институт, сидела над дипломным проектом. Он знал ее с полгода. Их познакомили на студенческом вечере, куда Василий попал вместе с Султан-ханом и еще двумя летчиками их полка. Обратно шли далеко за полночь веселой гурьбой, провожая девушек по домам. Разглядев как следует Боркуна, стриженного под бокс, грузного, немного флегматичного, Валя Соловьева сказала:

– Ой, девчата, как я не люблю толстых.

А минутой спустя, бросив на него еще один пристальный, полный затаенного любопытства взгляд, прибавила:

– Ох, девочки, а как я не люблю летчиков. Они все такие самоуверенные.

Боркун снова поймал на себе ее взгляд. Ненаходчивый от природы, он не сразу ответил. Для чего-то ладонью провел по жилистой шее, вздохнул:

– А я и не летчик вовсе.

– Кто же вы?

– Пожарник! – выпалил Боркун. – Да, да! Чего вы на меня такими квадратными глазами смотрите. Начальник пожарной охраны авиагарнизона, можете у Султан-хана спросить.

– Конечно, – гортанным веселым голосом поддакнул горец, – он настоящий пожарник. Медная каска, машина с колокольчиками и лозунг: спасайся, кто может. Словом, как Эдит Утесова поет: «Он готов погасить все пожары, но не хочет гасить только мой!» Вот он кто, наш Вася Боркун.

Валя улыбнулась и прибавила уже добрее, глядя Василию прямо в глаза:

– А лгунов еще больше не люблю.

Каждую субботу и воскресенье Боркун ездил к ней и так привязался, что ни дня не мог провести, чтобы не позвонить в студенческое общежитие. Любовь у них была какая-то тихая, ясная и очень спокойная. Ни одной ссоры, ни одного поцелуя. Встречались, говорили о жизни, о товарищах, о театре, читали друг другу стихи, Валя часто выступала в концертах самодеятельности, отлично читала Блока. Боркун рассказывал ей об аэродромной жизни и полетах. Иногда умолкали и подолгу смотрели друг на друга. Глаза Вали становились большими, светлели.

– Ну чего вы так смотрите? – тихо шептала она.

– А вы? – невпопад спрашивал Василий.

После Нового года в очередную получку он купил в оранжерее огромный букет хризантем, золотое колечко в маленьком футлярчике и один, без товарищей, приехал к Вале. Подруги были в театре. Он умышленно воспользовался этим. Ввалился в комнату в реглане и, несмотря на мороз, в щегольской фуражке, положил цветы на стол:

– Это я вам.

Валя смотрела на него смятенная, все сразу понявшая и не хотевшая понимать.

– Зачем, не нужно…

– Как не нужно? – пробасил Боркун. – Не могу я больше, Валя. Не могу дальше быть один. Давайте вдвоем, на всю жизнь, ладно?

Кажется, не было более счастливого дня, чем этот, у двадцатишестилетнего Боркуна.

Подполковник Демидов, поворчав, поздравил их с законным браком.

– Березовым веничком отодрать бы вашего жениха, – с деланной суровостью сказал он Вале, – хоть бы предупредил, а ты как снег на голову. Где мне теперь для вас комнату искать?

– Да он и с предложением как снег на голову, – смеялась похорошевшая, сияющая Валя, – ас комнатой мы и до весны потерпим, не беспокойтесь!

– Нет, у меня в полку порядок, – заявил Демидов, – так не пойдет.

И комната, теплая, семнадцатиметровая, с большим окном на восток, нашлась для молодоженов.

Мягкая, сосредоточенно задумчивая и впечатлительная, Валя не сразу привыкла к судьбе жены летчика. Первый месяц она всякий раз с тревогой и волнением ждала мужа из полетов. А когда в гарнизоне случилась беда – разбился капитан Кошкин, опытный летчик, допустивший грубую ошибку при посадке с неработающим мотором, – Валя целую ночь проплакала и, обнимая Василия, громко шептала:

– Не пущу тебя больше. Честное сло-в-о, не пущу на аэродром, и все. И ни один маршал мне ничего не сделает. Уходи, Вася, с летной работы. Ты умный, начитанный, математику хорошо знаешь. Можешь преподавателем стать. Невзвижу твои самолеты, слышишь!

А он спокойно гладил огромной рукой ее волосы, разметавшиеся по белой подушке, и тихо говорил:

– Успокойся, Валюта. Привыкнешь. Не могу я их бросить, эти самолеты, – в них моя жизнь. Каждому свое: кому детишек учить, кому в небо подниматься.