Над Москвою небо чистое

Ее крепко держали за руки пожилой усатый человек в спецовке и рабочий парень, к ним подходили два милиционера.

– В чем дело, граждане?

Пожилой рабочий коротко объяснил:

– Где-то самолет немецкий заурчал, так она идет по Садовой и радуется: драпаете, людишки… далеко не убежите…

Милиционеры посуровели, и один из них потребовал:

– Ну-ка, пройдемте в отделение, гражданка, там все выясним.

Варя посмотрела на Стрельцова грустными доверчивыми глазами:

– Вы видели, Алеша?

– Видел, – не сразу отозвался Стрельцов и гневно подумал о том, что вот жила в столице эта женщина, жила при нашей власти, и все эти годы притворялась советским человеком. И за наших кандидатов в Верховный Совет голосовала, и на октябрьские демонстрации выходила, и на собраниях выступала. Но все годы она была чужим человеком, нашим недругом, припрятавшим на дне своей мелкой душонки злость. Какой же черной была ее злость, если одного пролетевшего над центром столицы фашистского самолета оказалось достаточным, чтобы выплеснулась она с такой силой. Да, по-разному раскрывались люди в эти трудные дни.

Толпы людей на улицах и площадях так и бурлили смятением. Груженые полуторки и трехтонки непрерывными колоннами мчались по Садовому кольцу. У здания одного из наркоматов Стрельцов и Варя собственными глазами увидели, как грузятся машины. Алеша, не выдержав, спросил старика, торопившего рабочих:

– Это куда же вы?

Старик посмотрел на него грустно и ласково.

– С фронта, что ли, сынок?

– С фронта.

– У меня там трое собственных дерутся. Смута в Москве сегодня. В Куйбышев кое-какое начальство переезжает. А паникеры слух пустили, будто уже все правительство Москву покинуло. Вот и заварилась каша. На вокзалах такое творится! – махнул он рукой. – Малодушные на вагонные крыши с узлами лезут… Запомнится нам это шестнадцатое октября.

Подавленные, отошли они от здания наркомата. И совсем поблекла, потеряла для Алеши интерес эта прогулка. Больше не обращал он внимания ни на исторические особняки, ни на мемориальные доски. Не экскурсантом, любующимся столицей, был сейчас Алеша. Был он затерявшимся в сумбурном людском потоке пареньком, придавленным тяжестью всего увиденного. Они с Варей шагали понуро, отдалившись друг от друга, ловя чужие беспокойные голоса.

У входа в знаменитый Московский планетарий – его купол был знаком Алеше по рисункам в учебниках и киножурналам – у самой бровки тротуара стоял серый танк с цифрой «212» и большой вмятиной на борту. Прислонившись спиной к широкой железной ограде, обожженный, с забинтованным лицом младший лейтенант неторопливо разъяснял окружившим его плотной стеной москвичам:

– Все это вздор, товарищи. Говорю вам авторитетно. Какое там Можайское шоссе и Фили, немцам их как своих ушей не видать. За городом Можайском бой идет. Вот где. Сам с ними дерусь, потому и знаю. Круто нам приходится, но выстоим…

…Алеша и Варя в полупустом троллейбусе доехали по улице Горького до Охотного ряда. Запрокинув голову, Алеша смотрел на камуфлированный фасад Большого театра… Строго темнело массивное здание гостиницы «Москва». В эти горькие дни гостиница была переполнена военными, приезжавшими оформить назначение с фронта на фронт, добиться недостающих боеприпасов или людских резервов. К ее подъезду то и дело подкатывали «газики», бронетранспортеры и даже подъехала зеленая тридцатьчетверка. Из танка вышел полковник и быстро скрылся в вестибюле.

На Дзержинском площади движение транспорта было оживленнее. Трамвайные звонки сливались с троллейбусными гудками. Промчалась целая кавалькада легковых автомобилей: три впереди, один, с занавешенными оконцами, в середине и три сзади. Варя вдруг схватила Алешу за руку.

– Смотрите, смотрите, это правительственные машины! Значит, ничего не стоит болтовня о том, что Москву сдадут. Раз правительство в Москве, Москва выстоит.

– Я бы к стенке всех паникеров. Без них воевать легче, – убежденно заявил Алеша.

По узкой улице Куйбышева вышли они на Красную площадь.

– Это она и есть, – торжественно сказала Варя.

Красная площадь поначалу разочаровала Алешу. Он ожидал увидеть ее огромной, широченной, какой видел в киножурналах, посвященных парадам и демонстрациям. На самом деле это было не такое уж большое пространство, ограниченное с одной стороны зубчатой кремлевской стеной, а с другой – ровной линией красивых зданий, среди которых выделялся фасад ГУМа. Но когда над площадью поплыл мелодичный, переливчатый перезвон Кремлевских курантов – они отбивали пять часов, – Алеша весь подтянулся и просветлел от волнения и гордости. Бой курантов был таким же величественным, полным глубокого значения, каким он всегда воспринимал его – ив далеком сибирском городе, и во фронтовой землянке.