Над океаном

— Если оттуда пойдем напрямую домой — еще часа полтора. Пока точно сказать но могу, не знаю ветра, но, полагаю, должен работать вестовый, так что, видимо, ускоримся — с ветерком. Но вообще-то заранее считать получку...

— Ясно, ясно...

Видят ли их свои? Он не сомневался, что после потери радиосвязи приняты все меры к тому, чтоб установить причину этой потери. После включения радиомаяка-аларма спутники системы САРСАТ должны будут засечь сигнал об аварии, и операторы станций слежения поведут терпящий бедствие самолет через систему, а корабли и суда, находящиеся в этом районе Атлантики, тут же получат оповещение и направятся к ним на помощь. Экипаж безусловно будет спасен. Но все это пока не устраивало Кучерова.

Во-первых, он, пока машина послушна и подчиняется ему, не хотел поднимать излишнего шума.

Во-вторых, в сложившейся ситуации он был обязан дотянуть не просто до берега, но посадить корабль на аэродром — обязательно свой, советский, аэродром.

Он не считал нужным объяснять это своим людям — каждый и сам прекрасно все знал, все понимал и — он был в том уверен — полностью принимал его решение и расчет.

Нет, ну надо ж такое! Ведь, сколько помнится из училищного курса, как утверждал полковник Болдырев: «Полностью обесточить современный боевой самолет практически невозможно, исходя из того, что подача электроэнергии генераторами будет непрерывной и уверенной все время движения самолета, а каждая энергетическая система дублирована дважды и трижды, следовательно...»

Вот те и «следовательно»! Дважды и трижды «следовательно»! Вот они, все продублированные, и полетели — с концами, как говорится. Где-то замыкает, но где? Где... Да повсюду! Они же, считай, получили приличное попадание зенитного снаряда! Это ведь только те повреждения и пробоины они знают, которые видят или которые сами о себе «доложили» — вроде энергетики. А сколько их еще? И в какой момент они дадут о себе знать? Хорошо, хоть баки, судя по приборам, целы — хотя это весьма странно, учитывая их расположение.

Не-ет, надо дойти! И дело тут даже не в них самих, шестерых. Дело в тех, кто ждет их и верит.

«Та, твоя единственная, она же окончательно уверовала в тебя! Всю жизнь на тебя поставила, и жизнь своего единственного ребенка — тоже. Что с ними будет, если ты не справишься, если ты обманешь их?

А Наташка Савченко? Она же Кучерову после той истории с Реутовым верит, как Илье Пророку! И не сегодня завтра она станет матерью... Вон он, без пяти минут папаша, сидит молчит, сопит, глазами помаргивает. Ничего, паренек, нормально! Нормальный ход!

А Машков? Разнесчастный храбрец Машков, верный Машков. У него в отсеке дочкина фотокарточка — ах, Витька, Витька...

А Куинджи наш доморощенный? Видно, чуяло сердце его мамаши, когда она письма мне писала, просила добиться отстранения сына от полетов (Кучеров улыбнулся в маску, вспомнив, как разбушевался Щербак, когда он дал ему прочесть одно такое письмо: «Глубокоуважаемый товарищ Кучеров! Прошу...»).

А другие матери? Может, ты, выросший у тетки, чего-то не понимаешь? Может быть. Но вот то, что мать — это святое, ты точно знаешь. Может, знаешь даже лучше, чем те, у кого матери есть. В общем, работай, Кучеров. Так работай, думай так, Санька, чтоб башка трещала! Чему-то ведь тебя учили — так научили же!»

— Командир, он уходит, — негромко доложил Ломтадзе.

«Орион» неторопливо плавно отвалил влево и уходил к горизонту — в ту сторону, где находился его дом. Уходил все так же загадочно-странно — молча.

— Интересно, кто нам заменит этого доброго дядюшку? — бодро поинтересовался Щербак.

— Какая-нибудь очередная пакость, — сумрачно отозвался Агеев.

Но ни Щербак, ни Агеев, как и никто другой из экипажа, не знал, да и знать, не имея связи, не мог, что «Орион» уходит, чтоб не маячить тут понапрасну, поскольку сюда, навстречу советскому Ту-16, мчалась, форсируя двигатели, пара готовых на все и ко всему его собратьев «ту».

Двенадцать молодых русских мужчин, затянутых в ремни, летели высоко над проливом, огибая континент по кратчайшей дуге. Они — шестеро в поврежденном самолете и эти двенадцать — никогда не видели и, скорее всего, никогда не увидят друг друга, но теперь они неуклонно летели навстречу друг другу.

Пара, находящаяся с рассвета в дальнем полете над Северной ледовой шапкой, развернулась, подчиняясь приказу, сюда, к югу, и летела теперь над Северной Атлантикой, с каждой минутой, каждым километром, прожженным страшной энергией воющих пришпоренных турбин, приближаясь к своим собратьям.

Оба штурмана пары уже прикинули точку встречи; оба предупредили своих командиров, что топлива после встречи у них останется лишь строго на обратную дорогу — и даже, возможно, не хватит до родного аэродрома, и им придется либо садиться на первой подвернувшейся точке, либо дозаправляться. Но это ничего не меняло. В конце концов, если будет надо, и к ним пойдут такие же двенадцать и помогут. И они, приняв приказ, шли теперь сюда, повинуясь высокому, чистому долгу человеческого братства.