Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер

Зимой условия, в которых находился Двенадцатый полк, стали более чем невыносимыми. Численность его увеличилась за счет пополнений — с 3 080 до 3 362 человек. За месяц жестоких боев в Гюртгенском лесу погибло 1 493 бойца и еще 1024 насмерть замерзли в окопах, полных ледяной воды, выкопанных в почве то смерзшейся, то сырой, в снегу и в грязи — без зимней обуви, без теплых шинелей, без достаточного количества одеял для ночевки под открытым небом.

Взамен обычных скупых приказов, 17 декабря 1944 года из Главного штаба в адрес командира Двенадцатого полка пришла благодарность. Она, в частности, гласит:

«Непредвиденные в такое время года осадки и сырой, пронизывающий холод наносили постоянный ущерб здоровью и благополучию личного состава, делая условия повседневного существования солдат практически невыносимыми. Тяжелый рельеф местности: покрытые густыми лесами холмы, разлившиеся реки и глубокая вязкая грязь — затруднял передвижение пехоты и транспорта.

Противник хорошо приготовился к обороне…в частности, обширные минные поля и отлично замаскированные засады нанесли тяжелые потери нашим наступающим войскам… С учетом того, что погодные условия препятствовали применению военно-воздушных сил и моторизованных частей для обезвреживания яростно защищаемых укреплений неприятеля, это бремя полностью легло на плечи пехоты. С чувством крайней признательности я выражаю благодарность офицерам и солдатам вашего полка… Пока отвага и смелость находят отклик к сердцах, подвиги Двенадцатого пехотного полка не будут забыты.

Генерал-майор Р. О. Бартон Командование Армии Соединенных Штатов

(с.377/AG 201.22)».

«Бремя обезвреживания яростно защищаемых укреплений неприятеля» легло не столько на плечи пехотинцев, сколько на их ноги. Кожаные солдатские ботинки протекали в оттепель и смерзались в ледышку в холодные ночи. Водонепроницаемые, утепленные ботинки типа «Л.Л.Бин» уже выпускались, однако «к неизбывному сожалению интендантов и прочих тыловиков», которые к середине декабря почти поголовно носили их, туда, где потребность в таких ботинках была особенно велика, они прибыли только к концу января. За три дня до битвы на Валу один полковник из Девятнадцатой дивизии отметил, что «с каждым днем все больше и больше солдат теряет боеспособность вследствие болезней ног… они не в состоянии ходить, и днем их доставляют из укрытий на линию огня». За зиму 1944—45 года сорок пять тысяч человек покинуло передовую из-за «траншейной стопы».

Что бы там ни было, но отец всегда будет благодарен с имей матери, которая вязала ему носки и посылала почтой, примерно раз в неделю, в течение всей войны. Мне он сказал, что те носки спасли ему жизнь в зимних окопах; из всех, кто его окружал, только у отца были сухие ноги. «Спасли мне жизнь» — я всегда думала, что это — только слова: так упитанный американский мальчишка, спрашивая у матери, что сегодня на ужин, добавляет: «Я умираю с голоду». Я была слишком мала, чтобы понять: в жизни бывают крайние ситуации, когда с речи совлекается покров гипербол. Повествование рвется, теряет цельность, в ход идет язык тела: стоны, истерзанная грудь, блуждающие глаза, выпирающие кости. Я хорошо понимаю, почему в рассказе об Эсме многое замалчивается. Вновь обретенному языку не выразить себя в правильном повествовании с его аристотелевской цельностью: началом, серединой и концом — ему скорее подойдет стихотворение, нечто среднее между стоном и рассказом, отражающее форму осколков, обломков жизни, взорванной, рассыпавшейся вдребезги.

В ту ужасную зиму Луиза Боган, редактор отдела поэзии журнала «Нью-Йоркер», писала Уильяму Максвеллу, что «молодой человек, Дж. Д. Сэлинджер, уже больше недели забрасывает меня стихами» [83].

Как писал поэт лорд Байрон:

«Слов не достанет душу облегчить,
Боль там, где правда, а не красноречье»[84]

.