Над просторами северных морей

Штурманская служба занялась обучением пилотов и стрелков-бомбардиров особенностям ориентировки зимой в условиях Крайнего Севера. Очень много времени уходило на борьбу со снегом. Буквально тонны его перемещались руками людей, чтобы освободить подъездные пути, стоянки самолетов и взлетно-посадочную полосу.

Но так было только в светлое время дня. А продолжительность его исчислялась всего несколькими часами: рассвет наступал где-то около десяти утра, в 15–16 часов уже устанавливались такие густые сумерки, что без искусственного освещения ничего нельзя было делать. Практически из суток 18 часов приходилось на ночь. Конечно, распорядок дня и здесь, как и во всех авиаполках, выдерживался обычный; подъем в шесть утра, отбой в двадцать три. Но если дневное время летчиков уходило на «терку», полеты или различные работы, то вечерами наступала гнетущая скука, которая переносилась молодыми людьми еще более тяжко, чем недавние напряженнейшие боевые полеты.

Как-то в минуту откровенности Усенко сказал Крониду:

— От такой фронтовой жизни я скоро «дойду до ручки»! Нет больше терпения… Скажи, Кроня, ну зачем нас сейчас держат здесь? Почему не отправляют в Сталинград, на Кавказ, в Ленинград, к черту на кулички, лишь бы там бить фашистов?

Обойщиков разделял недовольство командира. Но чем практически он мог помочь ему?

— Хочешь послушать стихи? Не мои, Есенина?

— Давай! — повернулся летчик.

Бомбардир наклонил голову, некоторое время молчал, будто изучал свои рыжие унты. Потом, подперев щеку рукой, задумчиво начал:

В этой могиле под скромными ивами
Спит он, зарытый землей,
С чистой душой, со святыми порывами,
С верой зари огневой…
Тихо от ветра, тоски напустившего,
Плачет, нахмурившись, даль,
Точно им всем безо времени сгибшего
Бедного юношу жаль.

Негромкий голос друга умолк. Константин про себя повторил эти впервые услышанные им строки и почувствовал за ними что-то невысказанное. Он осторожно коснулся плеча Обойщикова:

— Тоскуешь, Кроня? Вспомнил погибших?

Тот медленно кивнул и вздохнул:

— Стоят, Костик, они перед глазами как живые. Все время вижу Диговцева, Кузина, Родина, Ананьева… Вот ты говоришь, в Сталинград бы! Я тоже. Но… теперь нелегко нам будет уйти отсюда. Слишком много осталось здесь нашего брата неотомщенного! Много!

— Ничего, Кронид! Отомстим! Мы еще свое слово скажем.

Большинство людей вечернее время проводило в кубриках в до тошноты надоевшем однообразии: читали и перечитывали немногочисленные имевшиеся в библиотеке книжки, старые газеты, забивали «козла», писали длинные письма родным, заранее зная, что до адресатов они не дойдут, так как большинство летчиков были из тех мест, которые сейчас оказались под пятой фашистов.

Политработники и комсомольская организация наладили работу кружков художественной самодеятельности, организовали хор и даже танцевальную группу, часто проводились партийные и комсомольские собрания, политинформации. Но поднять настроение у людей должным образом не удавалось. Сказывались не столько тяжкие климатические условия Севера, сколько отсутствие главного дела — боев. А сообщения с других фронтов поступали все более тревожные: изнурительные бои шли в Сталинграде, в Воронеже, на Кавказе. Летчики не понимали, почему в такое критическое время их удерживали на Севере, и открыто роптали. На партийных и комсомольских собраниях все чаще вносились предложения: «Просить командование немедленно отправить авиаполк на „горячие“ участки фронта». Политработники разъясняли несостоятельность таких резолюций, доказывали, что начальству сверху виднее, и прочее. Коммунисты и комсомольцы соглашались и… продолжали проситься в Сталинград…

К середине октября по аэродрому поползли упорные слухи, что союзники готовят к отправке в Советский Союз очередной конвой РQ-19. Косвенным подтверждением слухов явилась развернувшаяся в авиаполках учеба и тщательная подготовка материальной части. Инженерно-авиационная служба организовала небывало придирчивый осмотр всех самолетов и оборудования. Сомнительное немедленно ремонтировалось либо заменялось. С особой старательностью проверялись навигационно-пилотажные приборы: истребители по очереди выкатывались на ровные площадки и там, пока пилоты с техниками под дружное «раз-два, взяли!» крутили их по кругу, стрелки-бомбардиры устраняли и списывали девиацию магнитных компасов, составляли новые графики. Пристреливалось бортовое оружие. Самолеты окрашивались в белый цвет.