Над «пугачевскими» страницами Пушкина

В таком виде текст вошел в рукопись пятой главы «Истории Пугачева», и против слов «старая казачка» на правом поле листа Пушкин приписал ее фамилию — «Разина». В середине декабря 1833 г. рукопись первых пяти глав «Истории Пугачева» была представлена Пушкиным на цензурное рассмотрение Николаю I и в конце января 1834 г. возвращена поэту с замечаниями царя^{169}. При чтении рукописи возражение Николая I вызывал, в частности, эпизод с казачкой Разиной. Употребление этой многозначительной фамилии в сочетании с именем «Степушка» в рассказе о событиях Пугачевского восстания сближало имена предводителей великих народных движений, что вносило как будто бы явную хронологическую несообразность в повествование. Упоминание о Разине таило в себе неясное Николаю I, но «подозрительное» намерение Пушкина указать на внутреннюю связь Разинского и Пугачевского восстаний. Кроме того, царь не мог не усмотреть в эмоциональной окрашенности эпизода поэтизации Степана Разина и других «мятежников», на недопустимость чего однажды уже «высочайше» указывалось Пушкину^{170}. Этими соображениями, видимо, руководствовался Николай I, когда, отчеркнув пушкинский текст (фразу: «В Озерной старая казачка… тихо отталкивала труп»), написал сбоку на правом поле рукописи: «Лучше выпустить, ибо связи нет с делом» (IX, 471)[37]. Пушкин не мог не посчитаться с мнением «августейшего» цензора и вынужден был изъять отмеченный царем текст из пятой главы книги. Однако, учитывая то, что указание Николая I не имело категорически-запретительного характера, поэт, дорожа рассказом о старой казачке Разиной, перенес его в примечание 17 к пятой главе, выпустив при этом фамилию «Разина», что вполне «обезвреживало» текст^{171}. В таком виде был: напечатан этот эпизод в прижизненном издании «Истории Пугачева»^{172}, так он печатался и в последующих Собраниях сочинений Пушкина вплоть до середины 1930-х годов. Т. Г. Зенгер, изучив рукопись «Истории Пугачева», цензурованную Николаем I, установила первоначальный текст и фамилию «Разина» для безымянной по прежним изданиям старой казачки^{173}. С конца 1930-х годов «История Пугачева» печатается в том виде, как она была написана Пушкиным и как она выглядела до цензуры Николая I^{174}.

Исследователи, обращавшиеся к рассмотрению «разинского» эпизода, считали, что упоминаемый в нем Степан Разин — не реальный пугачевец, а всего лишь ассоциативный образ, связующий собой — и в рассказе Бунтовой и в произведении Пушкина — два великих народных движения: выступление под предводительством Степана Тимофеевича Разина (1670–1671 гг.) и Пугачевское восстание (1773–1775 гг.)^{175}. Подтверждение находили в том, что ассоциация Разин — Пугачев была характерна для Пушкина: в одном из примечаний к восьмой главе «Истории Пугачева» он сопоставлял успехи этих предводителей, а также обстоятельства их казни (IX, 148); в записке, отправленной 9 сентября 1834 г. к А. И. Тургеневу, поэт писал: «Симбирск в 1671 году устоял противу Стеньки Разина, Пугачева того времени» (XV, 189)^{176}.

В декабре 1976 г. оренбургский краевед С. А. Попов сообщил автору этих строк, что при просмотре в Государственном архиве Оренбургской области книги с ревизской переписью казаков Уральского войска 1834 г. ему встретилась запись о 82-летнем отставном казаке Степане Андреевиче Разине, жившем в семьей в Кинделинском форпосте (на берегу Урала, вблизи Илецкого городка)^{177}, С. А. Попов выдвинул предположение, что этот казак и есть тот самый Степушка Разин, упоминаемый в рассказе Бунтовой и в пушкинской «Истории Пугачева», но он не погиб в пугачевское время, а, прожив после того 60 лет, был современником Пушкина.

С доводами С. А. Попова нельзя не согласиться. Биографические данные о Степане Разине и в рассказе Бунтовой и в ревизской сказке 1834 г. в основном совпадают: в обоих источниках он упомянут как казак с р. Яик. Однако решающее значение имеет сходство имени и фамилии, да еще и в таком уникальном сочетании; к тому же и по возрасту Степан Андреевич Разин вполне подходил к тому, чтобы участвовать в Пугачевском восстании: в 1774 г. он был 22-летним казаком. Находка С. А. Попова ставит рассказ Бунтовой на почву реальных фактов и вместе с тем позволяет отвергнуть доводы исследователей, утверждавших, что этот рассказ отражает будто бы хронологически недостоверное народное предание, легенду, фантастический сказ и т. д.