Над Самарой звонят колокола

– Ба-ба-ба-а! – и присвистнул протяжно. – Наш бравый барабанщик без барабана кудыть-то поскакал! А ну как сбор надобно будет отстучать, что тогда, ась? – И Степан сощурил насмешливо глаза, задирая бороденку вверх к долговязому Жилкину.

– При такой нужде его родитель Иван Яковлевич повелит, чтоб ты кулаками в пустую кадь по донышку набатывал, покудова не посинеешь, – отшутился Дмитрий Уключинов и пояснил, что они едут в пригород к атаману звать его поспешать в Самару.

– Вона-а как! – засуетился у саней Анчуркин. – Возьмите, братцы: ей-ей, не пожалеете! – Степан ухватил коня за узду. – Страсть как хочется первым средь самарцев поглазеть на воинство государя Петра Федоровича и службу ему свою чем ни то выказать. Право, возьмите, – молил бондарь. – Жил серо и живу серо, лишний раз и побахвалиться нечем… А тут – встречь атаману от города первым ехать!

Ивашка Жилкин, ради собственной значимости подумав некоторое время, с видимой неохотой согласился, сказав, что вообще-то бургомистр велел покликать степенного Таганцева, а не легкомысленного бондаря.

– Да я перед атаманом буду нем, как зимний сом под корягой! – поклялся Степан Анчуркин. – Возьмите, братцы, ей-богу, угощу вас в питейном доме штофом!

– Ну, ежели нем будешь… – согласился наконец-то Ивашка Жилкин. – Дмитрий, потеснись, дай место Степану. Уселся? Да гляди не вывались из саней. Это тебе не готовая кадь – сел верхом, так и не взбрыкнет на колдобине.

– За меня не опасайся, брат Ивашка. Эх и ловок я, братцы, кабы лапти за траву не цеплялись! – засмеялся тут же Степан. – А ты говоришь – из саней не вывались. – А сам руками побольше сена под себя нагребает, чтоб теплее было. – Ништо со мною не случится, потому как еще поутру верную молитву Господу прочел.

Дмитрий, зная богохульного Степана, тут же подивился, что за верная молитва у бондаря. Может, объявилась от людей, бывших в Киеве у святых мест на богомолье?

– Да как не верная? Запоминай, может, и тебе когда сгодится при крайней нужде, – заговорил Степан, а у самого рот расползается к ушам от похабной ухмылки. – Как выйдешь из дома по темному времени, так, завидев святой крест над церковью, осеняй себя знамением и шепчи при этом с оглядкой: «Господи, прости, в чужую клеть пусти; пособи нагрести да и вынести!» Ox ты! Чего лещами раскидываешься? Аль не страшишься, что и твою кучерявую бороденку посмыкаю? – в запальчивости вскочив на колени, закричал Степан Анчуркин и принялся сучить рукава кафтана.

– А то, зубоскал, – сурово выговорил ему Дмитрий Уключинов, надевая после затрещины, отпущенной бондарю в сердцах, на руку варежку. – Не ты ли со своими дружками прошлой неделей под эту-то воровскую молитву в моем амбаре запор ломиком изуродовал? Кабы магистратские объездчики не спугнули вас, остался бы я голее гороха! Хоть по миру с сумой иди после такого воровства!

– Ишь ты! Вором обзываешь, а за руку не ухватил! Аль не грех такими словами кидать в кого ни поподя? – Степан быстро отошел от гнева – а может, вправду вину за собой чувствовал? Поправил шапчонку на голове, погрозил Дмитрию кулаком. – Поостерегись, купец, сам ведь лапти плетешь, а концов хоронить как следует не умеешь! – намекнул таинственно Анчуркин.

Дмитрий Уключинов крякнул, покосился на Степана: о чем таком потайном узнал этот проныра, ежели намекает на концы, плохо спрятанные? «Неужто про гирьки прознал как?» – забеспокоился Дмитрий: минувшим годом был он на Макарьевской ярмарке, близ Нижнего Новгорода, там заказал себе гири да упросил мастера высверлить в донышке небольшие пустоты и искусно укрыть их, за что не пожалел отдать два рубля серебром.

– Будет вам лаяться чужими псами через плетень! – миролюбиво прикрикнул на попутчиков Ивашка Жилкин. – Не на базаре ведь, на государевой службе.

– И то, – примирительно буркнул Дмитрий, вынул из кармана свежежареные тыквенные семечки, протянул Анчуркину. – Займи делом свой язык, пусть не болтается на ветру куриным пером – куда подуло ненароком, туда и летит…

Степан от семечек не отказался, но, продолжая полунамеками спор с Уключиновым, решил все же оставить последнее слово за собой. Сплюнул скорлупки, сказал с усмешкой:

– Язык что – мелет себе… Беда-то голове достается. Знавал я одного молодца – за комаром гонялся с топором, да сгинул в болоте, не совершив задуманного душегубства… – Кинул в рот пузатенькое тыквенное семечко, щелкнул им. – Запомни, брат Дмитрий, еще родитель мой покойный сказывал, что меня в ступе пестом не утолчешь. Стало быть, ловок я в жизни. Вот только бы часа мне своего не упустить… Ну, будет об этом, поехали! – И Анчуркин заливисто, действительно, словно ночной разбойник в темном лесу, засвистел так пронзительно, что шедшая далеко впереди тощенькая старушка со страху качнулась и рухнула обеими руками в снег.