Над Самарой звонят колокола

– Есть, батюшка-государь! – Тимошка полыхнул алыми щеками: вспомнилась несравненная Устиньюшка. – В Яицком городке казацкая дочь Устинья Кузнецова!

Из толпы тут же не менее удивленный голос раздался:

– Гляди-ка! Эт когда ты с моей сестрицей-то сговорился? Вот так хабарновость нашему дому! – К предводителю протиснулся верховой казак, лет под тридцать, может, чуть меньше, снял шапку, назвался с поклоном: – Брат я той казачке, государь, Егор Кузнецов.

– Вот и славно! – Государь повеселел. – Видишь, Тимошка, есть и сродственник тебе в моем воинстве. Офрунтим днями Оренбург, повесим тамошнего губернатора-собаку на семи ветрах качаться меж столбов скрипучих. Опосля этого пошлю войско побить полковника Симонова. Тогда и свадьбу сыграем. Поп в колокол, а мы в ковши ударим! Самолично за посаженного отца тебе буду, Тимошка! – Предводитель повернулся вновь к одному из высоких ростом атаману: – Андрей Афанасьевич, выдай купцу Даниле проездную бумагу, чтоб нигде да не приключилось с ним какой задержки, когда надумает отбыть в свою Самару. Слышь, Данила, передай самарцам, чтобы ждали меня в самом скором времени. Погодя трошки от Оренбурга я прямиком на Москву двинусь! Стану силой добывать коварством похищенный у меня самодержавный, родителем завещанный трон и Москву белокаменную! А покедова прощевай, купец!

Предводитель махнул рукой, давая знак свите ехать далее после столь непредвиденной задержки. Войско, поднимая пыль, потянулось из Илецкого городка в сторону Россыпной крепости: поход на Оренбург продолжался без малейшей задержки.

Маркел Опоркин поспешил сесть в седло.

– Тимоша, догоняй нас! А ты, Данила, будь здоров! Даст бог, свидимся еще, караванный старшина. Готовь самовар, глядишь, через месячишко, а то и на покрова, подступим к твоей Самаре. Так ты даже не супротивничай нам, – добавил Маркел с улыбкой и помахал на прощание рукой.

– Рад буду всех вас видеть! – прокричал Данила вслед отъехавшему давнему товарищу. Потом пытливо глянул Тимошке в глаза: – Взаправду ли это был государь, Тимоша? Не лиходей ли самозваный?

Тимошка ничего не ответил, помог деду сесть в седло. Пропуская обоз и пушки, прижались к плетню богатого, под тесовой крышей шатрового дома казацкого атамана Ивана Творогова. Это он повел за собой полк илецких казаков, сдав перед этим крепость без боя мятежному воинству и вновь объявившемуся государю Петру Федоровичу.

– Должно, взаправду государь он, – ответил Тимошка, когда поблизости не осталось чужих людей. И добавил, чтобы рассеять последние сомнения: – Я самолично, вкупе с Ванюшей Почиталиным, слышал, как государь о том же говорил примкнувшим к нему илецким казакам.

– О чем, говори, Тимоша, речь была? На душе у меня так муторно и тревожно, инда страх берет – не вор ли злодейский взбунтовал народ, примеряет шапку покойного государя? Знамо дело, казаки давно случая ждали. А ну как по стариковской шутке все вышло: мужик лишь пиво заварил, а уж черт с ведром! Нахлебаемся все вдоволь, не одна головушка с плеч слетит!

Тимошка наклонился в седле, успокаивая деда, положил ему руку на локоть.

– Так вот, спросили атаманы, как, дескать, тебе, батюшка-государь, уберечь себя от смерти удалось? А он отвечает, что прознал он от верного человека об умысле царедворцев погубить его да и скрылся в монастыре под одеждой черноризца. А те злоехидные ракалии, потеряв его, вымыслили обмануть народ, будто он умер, и так, подделав весьма похожую на государя из воску богато украшенную чучалу, похоронили под именем государя Петра Федоровича.

– Свят-свят! – Данила трижды перекрестился. Обнял Тимошу за плечи. – Вижу, не отстанешь ты от… этого государя. Возьми хоть малое число серебряных рублев. Сгодится на пропитание да на одежонку. Будет оказия – извещай меня и бабку Дарью. Слезами теперь изойдет старуха… А себя береги, сказнюсь, ежели с тобой горе какое приключится…

Тимошка, беззаботно улыбаясь, сказал на прощание:

– Оженит меня государь на Устиньюшке, и всенепременно вдвоем нагрянем к вам в гости. Прощай, дедушка. Войско ушло, пора и мне в угон поспешать. Земной поклон бабуле Дарье. И не поминайте лихом, ежели что… – прокричал Тимошка уже издали, чуть задержав коня. – А мне, должно, Господь сей путь начертал…

Ударил норовистого скакуна плетью, пригнулся к крутой шее коня и, не оглядываясь более, поскакал. Высокое копье с конским хвостом раскачивалось и поблескивало в лучах предвечернего солнца. За поворотом дороги, где еще не осела пыль от ушедшего войска, Тимошка пропал из виду.

Данила утер лицо скомканным платком, выжал из-под век горькие слезы, посморкался, потом повернул коня вслед уходящему к далекой Волге солнцу. Теперь, повидавшись с Тимошей, надобно было и ему торопиться на Иргизский умет, где ждал верный Герасим, чтобы уберечься от возможного лиха на неспокойных трактах и счастливо убежать в родную Самару.

5