Над уровнем неба

Сердце больно защемило. Любая мысль о Кирилле сводила судорогой тело, и становилось сложно дышать, будто бы кто-то убрал весь кислород из окружающего меня воздуха. 

         Встряхнувшись, я снова взглянула на часы — 23.20. Отлично. Если я так и буду торчать возле выхода, то метро скоро закроют!

         И тут я случайно перевела взгляд чуть правее, туда, где рядом с часами информационная панель показывала давление ртутного столба, температуру и... дату. Сегодняшнюю дату — второе ноября...

      Я заплакала, и устало побрела к входу. Завтра мой день рождения. Мне должно исполнится восемнадцать лет...

…С той ужасной ночи прошел почти год.

Наступила осень, мелькнуло разноцветными букетами и кленовыми листьями первое сентября и потянулись учебные будни.

Алешка уже давно уехал жить обратно к своей тетке. Дома у нас он больше так и не появлялся. Пару раз звонила Татьяна, разговаривала она только с мамой.

На мои звонки Алешка не отвечал, к телефону не подходил, а на  просьбы перезвонить не реагировал,  и я, наконец, перестала названивать.

Ни о какой любви между нами и речи быть не могло – я относилась к Алешке не иначе как к брату, он же ко мне (как показало время) не относился вообще ни как. В голове постоянно слышала его вопрос о том, кто я ему – жена, любовница или мать… Однако вместе с тем, с уходом Алешки, царившая в моей душе зияющая рана стала еще больше. Но сильного разочарования я не испытывала, возможно потому, что не испытывала надежды на что-то хорошее.

Честно говоря, я тогда вообще плохо понимала, что вокруг меня происходит — жила на автомате, как робот... Да и сейчас я напоминаю, как совершенно правильно выразился Алешка манекена...  

Тяжелым испытанием для меня становились поездки до лицея и обратно. Особенно если не получалось открыть учебник и углубиться в изучение физики или биологии, а приходилось стоять под натиском упирающейся толпы, разглядывать проезжаемые мимо улицы в стеклах автобуса.  Серые никчемные дни, превратились для меня в сущее наказание. Теперь я прекрасно знала насколько бывает пустым огромный многолюдный город, и как одиноко и безрадостно можно чувствовать себя в самой веселой и шумной компании. Просто потому, что там нет кого-то очень для тебя важного. Артур больше не показывался, Алешка тоже не проявлялся. Я осталась совершенно одна.

Было ощущение, что мир остановился, планета перестала вращаться и застыла на одном месте.

Но больше всего я боялась вечеров. Вечеров, когда ложась на прохладную простынь и едва успев закрыть глаза меня сжимала страшная, почти физическая боль — в сердце что-то отчаянно ныло, грудь, словно огромным  прессом сдавливало  так, что не хватало воздуха.

В эти дни не было ни мыслей, ни желаний. Ни чего не было — лишь эта проклятая ноющая боль, которая доводила до отупения, выматывала до изнеможения. Ни что не приносило облегчения. Хотелось кричать, кричать так, что бы на северном полюсе птицы с испугом слетали с холодных голых скал, но крик всегда застывал на моих губах, словно горло сводило судорогой.

Вот так. Все двенадцать месяцев. Самые долгие месяцы в моей не такой уж и долгой жизни. Каждый новый день приносил все больше и больше боли, чем предыдущий, заставляя мечтать о том, что бы однажды радостный сон никогда не был потревожен пробуждением. Это было нелогичным, неправильным. Говорят, что можно пережить все — и слезы и боль, горькую пустоту разлуки. Все проходит, все заживает. Но мне действительно было хуже с каждым новым днем. Сердце не хотело остывать, разум не мог забыть. Может быть тому виной были слишком реальные сновидения, может просто требовалось больше времени. Не знаю.

Я что было силы старалась заполнить пустые серые дни, раз не могла заполнить пустоту души — старалась по максимуму загрузить себя учебой,  всю домашнюю работу взяла на себя, не давая ни минуты себе отдохнуть  и остановиться. Но напрасно. Я лишь попусту себя выматывала, мрачные мысли не могли покинуть мою голову, а боль —  мою душу.

 Я стала до глубокой ночи просиживать возле монитора  компьютера. Печатала контрольные и рефераты, пролистывала учебники на много тем вперед, пока глаза не начинали слезиться, а строчки сливаться в единое неразличимое пятно. Хотела спать, но не видеть снов. Потому что после этих радостных ласковых снов было только хуже…

Но все равно освободительный сон накрывал истерзанное сознание мягким покрывалом сновидений. И я как наркоман получала новую такую сладкую и такую губительную дозу своего наркотика. Ласковое приятное тепло благостным бальзамом разливалось по моей истерзанной, изорванной душе. Я видела самое любимое и близкое лицо. Кирилл всегда, каждую ночь был рядом со мной... А утром снова — пробуждение и удручающая своей бесконечной пустотой реальность. И чем реалистичнее и живее было сновидение, тем болезней - пробуждение. Мир окружал своей пустотой и одиночеством. Будто кто-то вырыл огромный карьер, посреди цветущих лугов и полей, и с каждым часом высота и глубина его увеличивалась, почва размывалась и медленно но верно ссыпалась вниз.