Nada

Кей, конечно, обжегся, поморщился, осторожно поводил языком по небу… И снова потянулся за чашкой. Джин успела подумать, что ему, кажется, все равно, алкоголь там налит или нет, способ употребления абсолютно такой же – а потом Кей наконец-то начал рассказывать.

Что устал и зима, что работы вал, что сроки горят, а солнца катастрофически не хватает, что ничего не радует, что забыл, зачем вообще это все. Он говорит долго и монотонно – не привык жаловаться, страшно выпустить в голос эмоцию, настойчиво хочется обратить все в шутку, чтоб не дай бог не вздумали пожалеть, но слишком уже невозможно гордо одному проживать это дальше.

Джин слушает молча, только кивает и ободряюще улыбается иногда, надеясь, что не придется объяснять, чем жалость отличается от сочувствия. А даже если придется – лучше лишний раз объяснить, чем опять потом наблюдать, как он день за днем становится все молчаливее и прозрачней.

Джин не представляет, сколько прошло времени. Она была занята тем, что смотрела, как на лице Кея появляются краски, как со словами уходит если не усталость, то точно – то, что еще тяжелее усталости. Джин не знает, как это назвать, если не одиночеством, тем, которое взваливают на себя добровольно, но существует ли для этого специальное слово, ей сейчас почти все равно.

– Слушай, совершенно непонятно, в чем волшебство, но от какао действительно становится легче, – наконец улыбается вполне себе живой Кей. – Так что ты там говорила про бар?

– «Храпящая Лошадь», – торжественно объявляет Джин, и Кей едва не давится последним, самым плотным глотком.

– Чего?!

– Так называется бар, который сейчас у нас дома. Мне его рассказала Агата, помнишь Агату? – Кей с трудом припоминает маленькую шебутную девчонку, то ли сокурсницу, то ли коллегу Джин по какой-то давнишней работе. – Так вот она придумала бар. Барменом может быть кто захочет и где захочет, и напитки тоже могут быть какие угодно, на самом деле это совершенно не важно.

– А что тогда важно?

– Сам попробуй кому-нибудь его рассказать, и все сразу поймешь.

* * *

– Виделась недавно с бывшей коллегой, рассказала ей «Храпящую Лошадь», – говорит Агата, глядя, как Крис вытаскивает из рюкзака очередную бутылку с сиропом, на этот раз клубничным. – У меня был термос с чаем и капелькой травяного бальзама, а у нее – очень тяжелое сердце. И ты знаешь, я все лучше понимаю, как это работает.

Крис ставит сироп на полку, которую Агата нарочно целиком освободила под «барные» склянки, любуется существенно разросшейся коллекцией и вздыхает:

– Да, я тут на днях тоже… провел экскурсию. Брат у меня чего-то расхандрился совсем, никуда, говорит, не хочу, и не пытайся меня тащить, не пойду ни в какой бар, никуда не пойду, буду лежать лицом в стену, отстань. И ты знаешь, удачное у нас получилось название, полумертвого подымает. Как минимум от изумления.

– Экономия опять же, ага, – поддакивает подруга, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид. – Был бы бар настоящий, тебе бы пришлось вызывать такси, запихивать в него брата, а он бы, наверно, сопротивлялся, и тогда его пришлось бы связать, а хорошие веревки в наши нелегкие времена на вес золота, ну и плюс таксисту доплачивать, чтобы он эту мумию помогал тащить – одному все-таки тяжело…

Дать время отсмеяться, наговорить еще каких- нибудь глупостей, выдохнуть и спросить самое главное:

– Как он теперь, полегче?

Крис благодарно кивает – ага, мол.

– Зато в процессе я придумал нам новый коктейль, называется «Пески Времени». Там водка, молоко, пара сиропов, лимон и очень, очень, чудовищно много рома.

* * *

Кей всегда жаловался на недостаток фантазии. Ему нужно было долго собираться с мыслями, концентрироваться, чтобы погрузиться в представляемую картинку, а вот так, как у некоторых – раз и все, у него не получалось даже в далеком детстве. Поэтому задача вообразить себе бар и кого-то в него привести представлялась ему запутанной головоломкой, к которой даже непонятно, с какого конца подойти. Он, как образцовый зануда, долго ходил вокруг задачи кругами, осторожно тыкая ее палочкой со всех возможных сторон и сам толком не зная, зачем ему вообще это делать. Просто это «попробуй кому-нибудь рассказать» продолжало звучать в голове сначала голосом Джин, потом его собственным, а потом и вовсе чьим-то чужим, незнакомым. Попробуй – легко сказать, а что если ты образцовый свидетель, но совершенно никакущий творец, что в таком случае прикажете делать?

«Все то же самое», – отвечает где-то в подсознании голос, явно не собирающийся его щадить. Ладно же. Рано или поздно он увидит кого-то, кому действительно надо, и даже нарочно не станет носить с собой ничего такого. Говорят же, что в по-настоящему сложных случаях человек действует по наитию.

«По наитию, – ворчит про себя Кей через неделю, переступая порог квартиры, где раньше жили они с матерью оба. – А попроще на первый раз задачу нельзя было дать, нет?»