Nada

Тогдашняя Ленькина жизнь совсем потерялась среди этих бесконечных похорон и поминок. Она приезжала – теперь уже на своей новенькой девчачьей машинке – все так же рано, но сразу шла в свою комнату и занималась делами до самого вечера. Она практически ни с кем не общалась – так, здоровалась в коридорах, расписывалась, где просили, кивала вахтерам, когда брала или сдавала ключ. Без Наташки утренние посиделки в курилке потеряли смысл, и Ленька как-то походя совсем бросила курить, но заметила это уже ближе к лету, когда пришла пора убирать демисезонное – с каким-то отстраненным недоумением выбросила из кармана мятую пачку с несколькими изломанными сигаретами и мелкой табачной крошкой. «Кто не курит и не пьет, – вспомнилась Леньке Наташкина любимая присказка, – тот здоровеньким помрет». Ленька только усмехнулась – Наташка вон и дымила, как паровоз, и ни разу не отказывалась от вечерних посиделок, а вот умерла именно что здоровенькой и совсем молодой, сколько ей было-то?

Ленька внезапно поняла, что не представляет себе вообще Наташкиного возраста. Сорок? Больше? Меньше? Ленька никогда не умела вот так вот определять чужой возраст, никогда не понимала, не умела читать эти возрастные приметы, да и все, связанное со счетными годами, казалось ей искусственным, нелепым, тут она всегда попадала впросак.

Как-то в детстве она сочинила стишок про Деда Мороза, чтобы рассказать у елки, когда собиралась вся тогда еще большая семья и куча разных родственников. Стишок начинался словами «дедушка старенький, лет пятьдесят». Что там было дальше, она не помнила – ей так и не удалось ни разу продолжить, после этой строчки все умирали от хохота.

* * *

Лето настало неожиданно – сухое и пыльное. Впрочем, Ленька теперь практически не замечала погоды – разве что когда пришлось пополнять стеклоомыватель и ей продали летний. Передвигалась она исключительно на машине. Она становилась по-настоящему счастливой, когда слышала деликатный звоночек, сообщавший, что водительская дверь закрылась. Весь пустой бессмысленный окружающий мир с непонятными чужими людьми оставался там, где ему и следовало быть – снаружи. Мир, в котором не было Наташки.

Зато внутри все было хорошо, и Наташка по-прежнему была рядом. Ленька здоровалась с ней, вела ни к чему не обязывающие дорожные разговоры о погоде, о трафике, о ценах на бензин, обсуждала непутевых торопыг, шныряющих из полосы в полосу или считающих ворон зевак на светофорах, которые задерживали весь ряд. Ленька никогда не сердилась на них, ей вообще было очень комфортно за рулем – даже в пробках, когда все суетились, психовали и сигналили почем зря. Ленька с удовольствием брала на работе любые получения, связанные с поездками – благо, всегда нужно было что-то отвезти в дальний филиал или что-то забрать из него; а когда еще стали доплачивать на бензин – стало вообще прекрасно. В машине у нее было все – и бутылка с водой, и термос с кофе, и пакетики с орешками и сухофруктами, чтобы пожевать в дороге, и любимая музыка, и Наташка. Поэтому, когда Ленька увидела Наташку на переходе, она почти не удивилась – только тому, когда та успела выйти.

Был вечер пятницы. Ленька возвращалась домой, как всегда засидевшись допоздна и попав в волну выезжающих из города на выходные. Она вывернула на проспект, и низкое вечернее солнце повисло ровно в середине лобового стекла. Затормозив на красный свет, она одной рукой нашарила очки и с облегчением откинулась под защитой полароидных стекол, рассматривая идущих с рынка нагруженных пакетами с черешней и ранними летними овощами пешеходов. Наташка шла в толпе, одетая в ярко-оранжевую куртку, которую купила как раз незадолго до смерти и звала «тыквенной». Ленька отметила, что куртка эта сейчас явно не по сезону теплая. Впрочем, судя по качающимся веткам и летающему мусору, снаружи было довольно прохладно, да и куртка была расстегнута – так, что виднелась ярко-оранжевая футболка с усмехающейся хелловинской тыквой. «Ух ты, – подумала Ленька, – классная футболка, и так к куртке подходит! И когда только успела?» В этот момент зажегся зеленый, сзади засигналили недовольные участники движения, пришлось переключиться на машину и проехать еще пару десятков метров. Как ни всматривалась Ленька в зеркала заднего вида, но так и не отыскала в толпе яркую оранжевую Наташкину куртку.

– Да ну, фигня какая-то, – спохватилась Ленька. – СПУ как он есть.

Эти аббревиатуры тоже были Наташкиной фишкой. Когда кто-нибудь – особенно из новеньких – начинал пафосно затирать что-то невероятное, Наташка цедила презрительно «вэкаэс!» – что обозначало детсадовское «врать как срать», и градус пафоса моментально падал под общий хохот. Под аббревиатурой СКУ, с Наташкиной подачи намертво прилипшей к одетым в серую униформу безопасникам, скрывалось «серое кладбищенское уебище». А эта вот, СПУ, расшифровывалась как «синдром патологического узнавания» – когда во встречных лицах начинал мерещиться кто-то знакомый.