Надежда

Из любопытства спустилась по свежим следам в низину. Вода захлюпала под ногами. Хотела вернуться, но странный звук раздался совсем близко. Осторожно раздвинула высокую траву. Взору открылась сухая, чуть приподнятая над землей кирпичная площадка. Остаток какого-то разрушенного строения. На ней, корчась от боли и злости, боролись двое. Я узнала хулигана со станции. Мальчишка уже оседлал девочку и, зажав ей рот, заламывал руку за спину. Лица обоих в ссадинах и царапинах.

Я рассердилась: «За девчонок взялся, пацанов ему мало!» Одним махом вспрыгнула на спину обидчику и со всей силы ребром ладони ударила его по руке выше запястья, чтобы отпустил бедняжку, потом столкнула с кирпичей и прижала лицом к земле. Теперь мы уже вдвоем насели на него: рубашку натянули на голову, чтобы он не узнал меня, одной брючиной связали сзади руки, другой — ноги. Девочка от волнения не могла выразить бурной радости за спасение и только устало улыбнулась.

— В аккурат за маслобойкой трясина! Чего тебя потянуло на болото? — спросила я, когда мы вышли на дорогу.

— Мне было грустно, а он пообещал показать настоящий родник. Мы соседями были. Я раньше здесь у бабушки жила. А ты смелая, — сказала девочка, немного успокоившись.

— Опыт был, — раздраженная нахлынувшим неприятным воспоминанием резко ответила я.

И все же поделилась.

— Однажды стояла на крыльце сельского клуба, подружку ждала, а Славка с Некипеловки подкрался сзади, обхватил меня и хотел поцеловать. Я отшвырнула его. Он все ступеньки спиной пересчитал. Не ожидал яростного отпора. Потом палка у меня откуда-то в руках оказалась. Ребята сначала хохотали над тем, как я учила уму-разуму опытного ловеласа, а когда увидели, что я в раж вошла, оттащили своего дружка.

— Почему ты так разошлась?

— Я не давала повода так вести со мной! Он оскорбил меня, унизил! Идиот! Видишь ли, он думал, что оказывает мне внимание. Осчастливил! Не нуждаюсь в подобном внимании всяких недоумков. Стегала я его за всех девушек, которым он жизнь испортил. Чаще надо таких на место ставить, чтобы меньше было разбитых судеб! А мать не разобралась, и мне здорово влетело. Посчитала, что я виновата уже тем, что подошла к сельскому клубу. Такая вот у меня жизнь, — грустно усмехнулась я.

— Меня Ритой зовут. Приходи сегодня вечером ко мне на улицу Речная, дом восемнадцать.

— Постараюсь, — ответила я, и мы расстались.

Дома я рассказала бабушке о происшествии. Она разволновалась.

— Конечно, надо проведать девочку. А мальчишка не утонет в болоте? — вдруг обеспокоилась она снова.

— Нет. Мы не очень туго связали. Развяжется. Нам надо было время выиграть, чтобы убежать, — обрадовала я бабушку.

Вечером Коля пошел встречать корову с луга, а я отправилась к Рите. Старый, с железной крышей дом нашла быстро. Постучала. Рита вышла, загнала собаку в будку, и мы уединились на сеновале. Теперь я разглядела ее как следует. Беленькая, худенькая, голубоглазая и очень грустная.

— Мама знает о том, что случилось с тобой? — спросила я.

— Нет. Сказала, что с яблони свалилась.

— Почему?

— На свете нет ничего более сложного, чем настоящая откровенность между детьми и родителями, потому что чувства ребенка намного глубже, искреннее, чем у взрослого. А моя семья совсем раскололась по корявым узорам многочисленных трещин обид и недомолвок. Мне не приходится надеяться на понимание. Мы не контачим, — сморщившись, вяло ответила Рита.

— С родной мамой?

— Понимаешь, до десяти лет я жила с бабушкой, если сказать точнее, с прабабушкой. А мама училась. Когда мне было четыре года, бабушке привезли полуторагодовалого двоюродного внучка, который в поезде подхватил дизентерию. Ночью меня сонную одели и отвезли к родителям. Утром я проснулась в другой семье. Я не понимала, как бабушка могла бросить меня одну?! Мне объяснили, что она скоро вернется из больницы, но для меня разлука казалась трагедией. Я чувствовала себя одинокой, покинутой, никому не нужной. Родители были для меня чужими людьми. Мать строга и неласкова. Отец морщился, когда я садилась на горшок рядом со столом, где он обедал. А я боялась оставаться в комнате, где нет взрослых.

Потом мама уехала в командировку, а я осталась с сердитым грубым отцом. Он нервничал по каждому пустяку. Я ему говорила: «Я же тебе все очень просто объясняю. Что же ты меня не понимаешь?» А он только кричал. Помню, как я шептала перед сном: «Бабушка, я хочу быть у тебя двадцать ночек, целых двадцать ночек». Не знаю, почему я называла эту цифру? Скорее всего, потому, что умела считать только до двадцати.

Однажды я попросила шоколадку. Отец купил. Но она не показалась мне такой вкусной, как в деревне. Потом я задумалась о том, почему у людей бывает разная речь: русская, английская, немецкая. Если бы все одинаково разговаривали, мама не уехала бы в командировку. И мне было бы хоть на одну совсем маленькую капельку легче.