Надежда

– Ну и что? Неужели не болит отцовское сердце? Мы с мужем тоже в разводе, и он также живет на Севере. Но он больше общается с сыном, чем я, хотя и на расстоянии. Никогда, никогда он не забывал о сыне, помогал ему, да еще как!

– Не все отцы одинаковые, – снова вздохнула мама.

– И не говорите! Отец отцу рознь. Один заботится о своих детях, а другой… другой уехал и забыл. Да бог с ним! Вы не отчаивайтесь, главное, что у вас такая замечательная дочь.

– Да уж, дочь у меня хорошая.

Я делала вид, что смотрю телевизор, но прислушивалась к разговору. И хотя казалось, что беседа двух женщин текла мирно и доброжелательно, внутреннее чутье мне подсказывало, что наши мамы будут хорошими знакомыми, приятельницами, но никогда не станут близкими подругами. Просто они были очень разные.

Пожарище

Устроив поджог дома, я считала себя преступницей. Пусть я поступила так во имя справедливости, но осознавала, что это было все-таки преступление. Только спустя некоторое время я с ужасом поняла, к каким страшным последствиям это могло привести. Я могла просчитаться, вполне мог взорваться газ, и огонь перекинулся бы на соседние дома. «Но все-таки есть справедливость на свете», – заключила я, вспоминая тот день, и тут же поклялась себе, что это навсегда останется моей тайной и ни одна живая душа, ни Юра, ни мама (ни в коем случае!) не должны об этом узнать. Конечно же, я испытала огромное облегчение, узнав, что дом сгорел. Я чувствовала себя человеком, смывшим с себя весь пот и грязь после дальней дороги в летнюю жару. Приняв душ, ты будто заново родился, и кажется, что не было пыльных вагонов, толкотни в троллейбусе, оттоптанных ног на вокзале и грязных матрацев в поезде.

Но меня непреодолимо тянуло поехать на родину, своими глазами увидеть пожарище, чтобы убедиться, что с прошлым покончено навсегда. Надо было свозить туда маму, чтобы получить страховку за дом, но в глубине души я знала, почему меня так тянет туда. Мне очень нужно было увидеть все своими глазами и насладиться этим зрелищем. Считается, что преступника тянет на место преступления, это подтверждают психологи. И раз я преступник – я ведь считала себя таковой, – неудивительно, что меня с такой силой тянуло туда. Я все откладывала эту поездку, так как мама до сих пор не знала о случившемся. Прежде чем ехать, надо было подготовить ее к этой новости. Это меня страшило. Я знала, что она любила наш дом и согласилась уехать со мной при условии, что сможет вернуться обратно, как только захочет. Я сожгла мосты, мамины мосты, не спросив на то ее позволения. Наверное, я не имела права самовольно распоряжаться ее жизнью. И это было моим вторым преступлением. Никакое преступление не могут оправдать даже самые благородные цели – это я поняла только сейчас. В душе царила неразбериха: я то оправдывала себя и считала свой поступок чуть ли не героическим и крайне необходимым для спасения матери, то называла себя законченной эгоисткой.

Лето подходило к концу. Была середина августа, и через пару недель мне предстояло снова грызть гранит науки. Следовательно, разговор с мамой больше нельзя было откладывать. Я долго выбирала подходящий момент, но он все никак не подворачивался. Но однажды я его все же поймала.

Мама приехала со Степаном Ивановичем с его дачи, они притащили два ведра ароматных, как само лето, груш, сварили из них повидло, закатали его в литровые банки и поделили поровну. «Как дети!» – подумала я, наблюдая за их мирной возней в кухне. Накормив соседа ужином, мама проводила его до двери, вернулась в комнату и устало уселась на диван перед телевизором.

– Ну, теперь мы на всю зиму обеспечены повидлом для пирожков, – сказала она довольным тоном, а потом с грустью добавила: – А ведь у нас в селе тоже есть большая груша. Что же, груши теперь валяются на земле и гниют? Андрей сам ничего из них не сделает. Может, хоть сообразит отдать Даше? Как ты думаешь?

Я подошла и села с ней рядом.

– Мама, нам вполне хватит этих груш, зачем думать о тех?

– Да я просто так сказала. Душа болит, ведь там все придет в запустение, – сказала она печально. – А скольких трудов мне все это стоило! Я так хотела, чтобы… А Андрей мне так и не позвонил.

Я промолчала. Мама надкусила сочную грушу.

– Он, наверное, никогда не изменится, – проглотив то ли пережеванное, то ли комок обиды, сказала она.

– Ты права. Он не изменится. Но ты ведь уже привыкла здесь? Тебе нравится?

– Честно сказать? – улыбнулась она.

– Ну да!

– Нравится! Мне нравится здесь все.

– Ты не сожалеешь о том, что мы уехали?

– Нет. Ни капельки!

– Значит, ты не хочешь возвращаться?

– Не хочу. А ты что, меня выгоняешь? – шутливо спросила мама.

– А кто мне готовить будет? – в тон ей отозвалась я.

– Ага! Значит, тебе родная мать нужна только для готовки? Ах ты, хамка! Маленькая рыжая хамка! – Мама, притворившись рассерженной, шлепнула меня по спине.

– От рыжей слышу!

– Значит так. С завтрашнего дня завтраки за тобой, ужины – за мной!

– Только не это! – взмолилась я. – Пусть будет наоборот!

– Ладно, – сделав вид, что обдумала это, согласилась мама. – Только ради тебя.