Надежда и отчаяние

– А как тебе рассказ Южного? Мн… – Я хотел сказать: «Мне он кажется плохим», но быстро осекся. Я всегда привык выражать свое мнение после других. Если вообще выражать.

– Знаешь я думаю, что это полная чушь. Это невозможно слушать и уж тем более читать. Когда-то я начинала читать один роман Южного, название уж не припомню, так я его даже до конца не смогла дочитать. Это даже литературой назвать нельзя.

– Полностью с тобой согласен. А самое ужасное, что очень много людей это читают и им это очень даже нравится!

– Да, на это тяжело смотреть.

Повисла пауза. Даша осматривалась кругом с полуулыбкой. Я вдруг понял, что был несколько смущен и не знал, с чего начать следующий разговор, переводя взгляд то туда, то сюда, лишь бы не смотреть на Дашу. Мне стало стыдно за то, что я не могу начать диалог. Прошло уже много времени с тех пор, как я был вот так вдвоем с девушкой. Мой старый опыт забылся. После отказа Кати я закрылся и привык или общаться с мужчинами, или не общаться вообще ни с кем. Теперь ко всему прочему я внезапно ощутил, что здесь слишком тихо. И правда, многие сидели молча, иные переговаривались шепотом, третьи пошли прогуляться. Читать уже все перестали. Из-за этой тишины вокруг каждое слово приобретало особый вес, трудно было говорить непринужденно и обычным голосом. Тишина, которую я раньше так обожал, начала давить. В голове, конечно, возникали прекрасные варианты начать диалог, например: «Даша, а ты любишь воздух?», но я эти варианты отметал, пытаясь найти что-то получше.

– А можно задать вопрос? – спросил я.

– Конечно, – так же улыбнулась она в ответ. Сердце приподнялось. Какая прекрасная улыбка, Боже мой! Она подобна Солнцу, она заставляет улыбаться других и греет им сердце. Я, глядя на это, улыбнулся чуть больше.

– А ты пишешь что-нибудь? Не просто же так ты сюда ходишь.

– Да, пишу иногда. Но я мало кому это показываю. Это что-то личное.

– Так ты пишешь в стол? – удивился я.

– Что-то вроде того.

– Гм.

Вновь повисла минута молчания, отчего мне откровенно говоря стало неловко, даже стыдно. Мне очень хотелось начать простой легкий шутливый разговор, такой, какой я часто придумываю уже после встречи с кем-либо. Но мыслей окромя «хорошая сегодня погода» или «как у тебя дела?» или «прохладно тут» в голову не шло, за что я тихо себя презирал и ненавидел. Она, видимо, или просто не хотела со мной говорить, или так же не знала с чего начать. Я предпринял попытку:

– У тебя было нормальное детство?

Да, я умею задавать правильные вопросы…

И уж совсем я не ожидал, что Даша начнет правдиво рассказывать мне о своем детстве. До сегодняшнего дня она как бы скрывала многие факты о себе, как будто не доверяя мне.

Она говорила, что в прошлом у нее был один лишь страх, да такой, что при воспоминании сердце разрывается, однако все равно продолжала рассказывать. Явственно было видно, что она давно хотела высказаться. Постепенно завеса неуверенности пала, а слова начали рождаться сами собой. Удивительно и, наверное, странно, что из всех тем для разговора мы сошлись на истории о детстве, о том, как многие годы мы жили в угнетении. Ее история мало чем отличалась от моей, что вновь натолкнуло на мысли о том, что она – иллюзия моего больного мозга.

До семи лет она жила в глуши, где ее отец кем-то там работал, что не мешало, впрочем, матери быть страшенной алкоголичкой. В каждом ее воспоминании проходил алкоголь: пили дома, в гостях, на улице, в помещении. Вскоре отец не выдержал, и они с матерью развелись; дочь осталась с мамой – отец просто не смог ее отбить. Тем не менее он часто навещал девочку, дарил ей подарки, помогал в чем-то – это одни из немногих светлых воспоминаний. Мать же ее всячески эксплуатировала, заставляла работать, стирать, убирать, в то время как сама пьяная валялась на диване, наплевав на то, что в кухне полный кавардак с поросшей чуть ли не мхом посудой, пригоревшей сковородой и стухшей едой. Часто мать била ее.

К матери повадились всякие любовники. Однажды даже был такой случай: девочке было десять лет и один из любовников посадил ее на колени, спросив, мол, любишь ли ты играть. Она ответила положительно. Ну ухажер был, конечно же, пьян; улыбнулся. Он ее на коленях покачал, развеселил, а потом ни с того ни с сего взял и прямо в губы поцеловал. Девочка тогда просто убежала с его коленей и ошарашенно на него посмотрела. Сотни раз наблюдая за попойками матери, она сотни раз хотела свести счеты с жизнью, мечтала о том, чтобы уснуть ночью и более никогда не просыпаться. Какое же, черт возьми, знакомое чувство! Отец умер, когда ей было шестнадцать лет. Она не вдавалась в подробности, но я уверен, что она ужасно рыдала. Через время ей удалось покинуть мать и с тех пор она живет с бабушкой, не особо-то интересуясь судьбой своей родительницы. Я ее понимаю. После рассказа она вздохнула и подняла на меня глаза, в которых, как ни странно, не было ни грусти, ни отчаяния.