Надежда и Вера

     – А что? Недурно, мне нравится, давно такой не ела. Паша, помнишь, как мы ее уплетали в молодости, когда студентами были?

     – Ты еще вспомни, как мамкино молоко сосала, когда в пеленках была, – чувствовалось, что Смагин был не просто обижен, а оскорблен подчеркнутым нежеланием дочери поддержать его за столом. Он уже готов был возмутиться, но Любовь Петровна тихонько толкнула его под столом коленкой. И в это время снова вошла горничная, держа большой серебряный поднос, тоже накрытый крышкой. Увидев его, Смагин воспрянул духом.

     – А вот и обещанный сюрприз, – он поднялся из-за стола и, приняв поднос, сам торжественно поставил его на середину стола. – Не только тебе, Надюшка, удивлять нас. Итак: раз, два, три! Налетай, разбирай!

     Над столом разлился острый чесночный запах.

     – Держите меня, сейчас упаду! Вилку мне, вилку! И тарелку! Самую большую!

     И стал первым накладывать то, что там лежало: свежеприготовленная черемша.

     – Подарок от моих лучших друзей-ингушей! Настоящая ингушская черемша! С гор Кавказа! Что может сравниться с этим чудом!

     И, захлебываясь от еще большего восторга, стал наслаждаться вкусом дикорастущего чеснока, приготовленного по-особому с томатным соком. Отложили себе в тарелочки Любовь Петровна и Надя. Вера же не только не прикоснулась, а брезгливо взглянула на то, как ее нахваливал отец.

     – Как такую гадость можно есть? – хмыкнула она. – Фу, один запах чего стоит…

     – Что ты понимаешь? – Смагин даже не обратил внимания на этот высокомерный тон. – Попробуй, а потом говори. С этим чудом природы ничто не сравнится!

     – Ну да. Попробуй, а потом пойди к друзьям, – снова хмыкнула Вера. – Представляю, что о тебе скажут. А уж подумают что… Гадость! Фу!

     – А мне нравится, – теперь подмигнула отцу Надежда, положив на тарелочку еще ароматной черемши. – Папуля, передай мое спасибо дяде Хамиду и дяде Мусе. Скажи, что я их помню и люблю, а от подарка в полном восторге. Можно я матушке возьму немного и сестричкам? Они такого никогда не пробовали.

     – Хоть всю забирай, – Вера оттолкнула от себя поднос. – Только там такую гадость и жрать. Мало прет за версту монастырским старьем, так еще этого дерьма налопаться. Нет уж, извиняйте. Тьфу! С вами рядом стоять противно, а после черемши вообще тошно будет.

     Вера подскочила из-за стола.

     – Наслаждайтесь этой гадостью сами, а у меня деловая встреча. Не хочу появиться в обществе нормальных людей с таким «изысканным» ароматом изо рта. Никакая зубная паста, жвачка не поможет. Приятного аппетита всем вам, дамы, и господа!

     И, демонстративно заткнув нос, еще раз фыркнув на черемшу, покинула застолье.

     – Пообедали.., – Любовь Петровна положила вилку на салфетку рядом с тарелочкой и опустила глаза. – В кои веки собрались вместе – и разбежались.

     Она с укоризной взглянула на Надежду.

     – Ты-то хоть не спешишь? Или тоже помчишься к своей мамочке монастырской? Мать ведь родная с отцом тебе вроде как уже не нужны. Как же, взрослые стали, самостоятельные, деловые, с гонором: это не хочу, то не буду.

     Она горько вздохнула. Пропал всякий аппетит и у Смагина.

     – Убирать со стола? – учтиво просила горничная.

     Павел Степанович махнул ей, чтобы та не спешила и оставила их одних.

     – Папуль, я еще немножко, – Надежда положила в свою тарелочку пахнущую зелень.

     – Хоть в этом ты на меня похожа, – буркнул Павел Степанович, тоже положив себе черемши. – А во всем остальном – как будто кто подменил тебя. Росла одной, а выросла…

     Он тяжело вздохнул.

     – Не пойму, для кого я стараюсь? Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы обеспечить жизнь моих дочерей. Я не хочу, чтобы вы испытали то, что выпало на мою долю. С Верочкой тоже непросто, но она, по крайней мере, прогнозируема, она видит свое будущее в продолжении нашего общего дела. Да, ее нужно время от времени одергивать, но я могу понять ее устремления, образ жизни, наконец. Может, в чем-то не согласиться, что-то не принять, но понять могу. А тебя вот, Надюша, никак. Ты хоть сама-то себя понимаешь?

     – Да, папа, – Надежда понимала, что очередных объяснений не избежать. – Я хочу служить Богу.

     – И служи! Кто против? Может, ты, Люба?

     Он вопросительно взглянул на жену, а та в ответ лишь улыбнулась.

     – Вот видишь? Никто не против. Все – за. Служи Богу, ходи в храм, молись, как все другие верующие делают. Никто ведь не летит в монастырь. У каждого свое дело: один в школе, другой в больнице, третий в бизнесе, четвертый еще где-то. Все, как говорится, при деле. И ты должна найти свое дело, утвердиться в нем, а что касается души, веры – ходи в храм.

     – Я его нашла, – тихо сказала Надежда. – Поэтому хочу служить Ему не только прилежным посещением храма по воскресеньям и в праздники, а служить всецело. Вы ведь с мамой служите своему делу: мама отдает себя семье, ты – бизнесу, а я хочу отдать себя служению Богу. Раз вы понимаете себя, мою сестру, своих партнеров, почему не хотите понять меня и принять мой выбор?

     – Тогда помоги тебя понять. Скажи мне, что тебе не хватает? Что тебе Бог может дать больше того, что дал твой родной отец? Что? Объясни. Может, и мы с матерью вслед за тобой разбежимся по монастырям?