Женя промолчала, но не потому что раскаивалась, просто у нее язык не ворочался от тупости, а Риэль после непродолжительной паузы, которую он потратил на раздумья, покачал головой:
– Нет.
– А обосновать? – в точности копируя интонацию… господи, чью? как звали-то ее – Леночка, Катенька, Милочка? в общем, копируя интонацию кого-то из прежней Жениной жизни, спросил Тарвик. Риэль обнял колени, пристроил на них подбородок и, не сводя глаз с огня, обосновал:
– Мне, конечно, не может нравиться, что наша жизнь сломана, и похоже, окончательно. Но не уверен, что мне было бы хорошо и спокойно, если бы мы прошли мимо. Я только бы и думал о том, что с тобой и жив ли ты вообще…
Тарвик усмехнулся:
– Ну ты сравнил! С думами о моей печальной участи ты бы примирился… ну, хотя бы со временем. Ты и похуже чего переживал.
– Вот мне этого и хватило. Я уже чувствовал себя предателем. Если бы тебя там все же казнили, я бы, разумеется, пережил эту трагедию… и даже без особенного ущерба.
– Ну, допустим, я жалею, – сказала Женя, – и что? Волосы на себе рвать? Разве что-то изменится? Кроме того, что ты с удовлетворением подумаешь о том, что всякому великодушию есть пределы.
– Слушай ее больше, – улыбнулся Риэль. – И она не жалеет.
– Я, Женя, и так знаю, что всякому великодушию есть пределы, – сообщил Тарвик. – И уж поверь, никакого удовлетворения… кроме того, что начну думать, что вы решили наконец быть чуть пореалистичнее. А ты решила, в отличие от него.
– Она не жалеет…
– Не жалеет, не жалеет. Я не об этом. Она разумно рассуждает: а что проку жалеть, если это ничего не изменит… Ладно. Давайте спать.
Ночь была холодная для Гатаи, но Женя не очень замерзла, и закалилась уже, и от Риэля шло тепло. Утром Риэль пошел к озеру половить рыбу: они давно уже перешли на подножный корм, из всех запасов осталось немного галет, даже соль кончилась. Правда, они не голодали, и грибов в лесу хватало, и ягод, и орехов, и черт знает чего еще, да и Тарвику удавалось подстрелить мелкую живность – арбалет ему, как ни странно, вернули вместе со всеми вещами. Тарвик закинул за голову руку – левую, для правой такой экстрим еще никак не годился – и разглядывал небо, смутно просвечивающее сквозь листву.
– Он ни разу даже флейту не достал, – сумрачно проговорил он, – и это мне не нравится. Даже тебя не заставляет играть. Жень, может, подашь ему пример?
– Что у тебя болит, Тарвик?
Он медленно перевел на нее взгляд все так же блестящих коричневых глаз.
– А что у меня не болит? Не обращай внимания.
– Не могу. Тебе совсем плохо. Почему?
– Жезл. То есть я так думаю. Эта штука явно что-то излучает. Это что-то раздражает нервные окончания, всего лишь причиняя боль. Но я думаю, если им не просто касаться тела, а прижимать его сильно и подолгу, ткани начинают разрушаться. И думаю, что необратимо. Ну что смотришь испуганно? Ну да, похоже, я умираю. Только не завтра это случится, и даже не послезавтра. Мы успеем дойти. Должны успеть. Сердце работает нормально, а вот прочий ливер… желудок, как видишь, разваливается, печень…
– Ведь тебя знакомил с анатомией маг, почему ты думаешь, что это из-за жезла?
О чем я говорю? Ну какая разница? Он
– Знаешь, Женя, маг, скорее всего, просто
Послушать не дали. Коротко вскрикнул Риэль, и оба вскочили, причем Женя куда резвее, потому что Тарвик потратил секунду на то, чтобы потянуться за арбалетом.
– Брось, – сказали ему, – или дружку перережут горло.
– Дружку? – удивился Тарвик, выцеливая кого-то в кустах. – Вот уж не думал, что меня можно заподозрить в дружеских чувствах.
Но арбалет он бросил. Очень удобно бросил, при необходимости и достать можно было легко. От озера, подталкивая копьем в спину, привели Риэля. Их было всего пятеро. Разбойники? Сыскари? Губы Риэля слегка кривились, да и сам он перекашивался набок, но следов крови не было. Просто ударили. Скоты.