Надежда – мой компас земной

Путь земной мой только начат.
Жизнь пока что налегке.
От площадки от Собачьей
жили мы невдалеке.

Двор наш узок был и гулок.

Подворотен волшебство.
Трубниковский переулок –
гавань детства моего.

В той эпохе домуслимовой,

в страшный год тридцать восьмой
возле лавки керосиновой
я стоял на Поварской.

И с наполненным бидончиком

я домой к себе бежал,
в кухню, к примусу с поддончиком,
в свой родной полуподвал.

Рядом был Союз писателей,

тут он был, на Поварской.
И тогда уже не ладили
гении между собой.

Молодые все, да ранние…

Был Корней еще не стар.
И просящий подаяния
чуть подвыпивший Гайдар.

А когда бежал из школы,

как всегда – к себе в подвал,
дядю Степу Михалкова
на углу я повстречал.

И чуть-чуть уже кумекая,

пристрастившийся читать,
прибегал в библиотеку я
с другом книги выбирать.

Мы любуемся обложками.

Постигаем Имена.
Всех путевыми дорожками
нас вела Читай-страна.

После школы были вузы.

Даже два. Театр. Эфир.
Я в юнцах на сцене ТЮЗа
был хорош вполне и мил…

Много ль надо человеку,

что в те годы возникал?
Я свою библиотеку
по крупицам собирал.

С детства рифмой звонкой ранен,

собирал не все подряд.
Блок, Крученых, Северянин
до сих пор в шкафу стоят.

И все чаще в эту пору

те стихи я вспоминал,
что в трамваях, в коридорах
между делом сочинял.
Но в начале литработы
стал я сразу понимать:
стих – забава.

Надо что-то

посерьезней сочинять.

К нашей пьесе самой первой

долго шли с Сережей мы.
Наконец, сбылась премьера
с режиссером Деммени.

Это было в Ленинграде.

А в Москве уже потом
стали пьесы наши ставить
в каждом клубе городском.

Я к писательству де юре

был тогда еще в пути.
Был тогда в литературе,
как в театре – травести.

Правда, книги издавались –

проза, сказки для детей.
А стихи… Те оставались
страстью тайною моей.

Ах, тогда, в шестидесятых,

моден был нелегкий труд.
Сколько фильмов было снято
тех, что до сих пор живут.

Сколько песен было спето

тех, что в сердце мы храним.
Был лучом любви и света
ослепительный Муслим!

Я как будто бы очнулся.

Мир открылся мне иной…
Робко к песне прикоснулся,
к песне детской, озорной.

Оказался не статистом

я на песенной стезе.
Стал поэтом и артистом
я в те годы в ДЗЗе[1].

Появлялся в альманахах…

Первый сборник… И второй…
Стал входить почти без страха
я в СП на Поварской.

На судьбу свою не сетовал,

средь великих – не изгой.
Как внимательно беседовал
Юрий Трифонов со мной!

Здесь встречался я с элитою.

И меня без лишних слов
привечали знаменитые
Смеляков, Гамзатов, Львов!

Ах, с годами все отчетливей

свет и тени прошлых лет!

Громы-звоны не умолкли

поражений и побед.

Пусть за дальними широтами

необъятная земля,
за Никитскими воротами
состоялась жизнь моя.

Пусть изъезжено немало,

но они навек со мной –
эти несколько кварталов
меж Арбатом и Тверской.

Этот малый круг московский –

центр земли в моей судьбе.
Переулок Трубниковский,
низко кланяюсь тебе!

Годы детства. Песни ранние.

Все я в сердце берегу.

… Снова с площади Восстания

я с бидончиком бегу.

Но в эпохе постмуслимовой

на родной, на Поварской
нету лавки керосиновой
и СП – полупустой…

Жизнь повсюду стала круче.

В ЦДЛ одна беда:
рестораны стали лучше,
книги хуже, чем еда.