Надежное средство для самых отчаянных

Лера кивнула, хотя ничего не поняла. Радость… Лейкоциты… Ну что ж, не поняла — и ладно. Главное, теперь она нашла Митрофаниху, и теперь она снова не одна — у нее есть союзник. А может и друг. Ей даже захотелось крепко-крепенько обнять эту добрющую бабулечку, но она только благодарно улыбнулась.

Теперь Лера молилась по-новому, каждый раз защищая маму в глазах Божьей Матери, и чувствовала иногда, что готова летать от радости, что у нее такая хорошая мама. Милая-милая мамочка! И что вовсе она не черствая и не чужая, что просто когда-то она сильно резанула Лерино сердце своей железной маской, которую ей приходится надевать из-за работы. Ведь ей там тоже больно. И теперь, хотя мамина отчужденность и уязвляет Леру, болит именно та первая рана, которая не заживает из-за Лериной обиды и боязни. И Лера прощала, верила и молилась.

А к Рождеству явилось чудо — мама предложила отправиться на всенощную в церковь. Вроде бы, увидела она на доске объявлений чью-то корявую бумажку, призывающую любить детей, пока они рядом. Тронул ее этот призыв неизвестного, такой по-своему нелепый и по-своему милый, и она решилась провести в храме эту таинственную и торжественную ночь с Богом и любимой дочерью. Давно собиралась.

Весь городок светился ночными огнями, машины сновали туда-сюда как днем, народ не спал. Сколько же верующих людей на Земле! И все они этой ночью устремились в храмы. Видеть бы их сердца-огоньки, было бы, наверное, светло и без фонарей!

Постоянные прихожане и случайные люди, которые являются в церковь по праздникам, заполонили церковный двор и притвор. А певчие, хоть и тяжело им дышалось при значительном и душном столпотворении, тем радостнее пели, раз уж столько народу и есть для кого петь.

Это был такой воодушевительный праздник, что к утру они обе будто бы преобразились.

По возвращении домой уставшие, сонные, но счастливые и блаженные, они не ложились спать, а разговлялись все утро, хоть и не постились ни разу в жизни. Мама все обнимала Леру и они проболтали до рассвета, многое выясняя друг о дружке, много прося друг у дружки прощенья и много-много прощая.

А в начале дня, окрыленная, тихая и не желающая засыпать Лера даже махнула в кои-то веки прогуляться в городском парке, чтобы выловить в солнечном морозе редкие зимние сочетания оттенков. Туманная и теплая Рождественская ночь схватилась под утро крепким морозцем, и пар обратился в поблескивающий на солнце крупный иней. Он облепил ветви деревьев, провода, парковые скамейки и спящие ночные фонари. Целая сказочная вселенная крошечных алмазных кристалликов, очистившийся добела мир, наивный и чистый, как Лерина радостная душа.

В середине аллеи Лера остановилась, чтобы полюбоваться серебристой ивой, такой синей в тенях, что казалось, будто ее нити-веточки сотканы из замерзших струек небесного дождя — голубого-голубого. На свету же даже сквозь плотный иней проступала живая восковая желтизна ивовых прутиков. И как уместить в сердце такое сочетание оттенков? Можно ли? Остается только восхищаться и замирать душой, впитывая чудо без всяких мыслей и слов.

Вдруг чуть дунул ветерок, и иней осыпался искрящейся на солнце тонкой пыльцой, и почти послышался его серебристый перезвон, ласковый и ажурный, в котором будто кто-то пел: “Ле-ра! Ле-ра!”

Лера обернулась. Нет, это не слышалось: от парковых ворот к ней бежала мама.

— Ле-ра! — воскликнула она уже приблизившись. Лицо ее было встревоженное, даже, скорей, перекошенное от ужаса. — Лерочка! Доченька моя…

Она подбежала, обняла Леру и неудержимо разрыдалась, вся трясясь и не находя себе успокоения. Потом, не в силах выговорить ни слова, она вынула из кармана Лерино средство, которое, вероятно, нашла в портфеле, и, потрясла им перед Лериным лицом. Хотела что-то высказать, но, захлебываясь рыданьем, и от того не имея сил вымолвить хоть слово, она воротила средство в карман, и задыхаясь и вздрагивая, вернулась к объятиям и поцелуям.

Когда она успокоилась, хоть и не скоро то произошло, они медленно, взявшись под руки, пошли домой. Мама теперь знала все о своей дочери. И о кое что себе.

На выходе из парка Лера обратила внимание на женщину, которая издалека следила за необычной их семейной сценой. Когда мама с дочкой приблизились к этой женщине, одетой в новое бежевое пальто и белый, как иней, пуховый платок, та отвернулась и быстрым шагом пошла прочь. За собой она тащила скрипучую чемоданную тележку.

С тех пор мама никогда не расставалась с Лерой, никогда не выпускала из сердца свою доченьку. И дай Бог, чтобы все мамы так любили своих детей, как она.

Митрофаниха же пропала из городка навсегда, и сейчас уж никто не вспомнит ее лица. Говорили поначалу, что она вернулась в монастырь, но прожила там недолго, несколько дней от силы. Причастилась и расхворалась, а к вечеру причастного дня ослабела настолько, что не могла вымолвить ни слова, хотя все пыталась что-то сказать. Сестра, которая присматривала за ней, уж как могла вслушивалась, да без толку. Наконец, болезная старушка собралась с силами и прошептала довольно внятно: