Надгробные речи. Монодии

Предприняв безуспешную попытку наступления, военачальник и его тридцать тысяч начали поспешно отступать, варвары же мало того, что не пострадали, так еще и решились на ответное действие и, переправившись через реку, принялись преследовать отступавших, а настигая их, убивать. С победными песнями варвары воротились обратно, и за одним делом у них последовало другое — а точнее, они перешли от угроз к действиям. А было это так. Пока те находились у себя в отечестве, цезарь, насколько это было возможно, начал с помощью войска снабжать города и крепости хлебом с возделанных варварами полей и восстанавливать разрушенные ими укрепления[523]. Кроме того, он намеревался наладить быстрое сообщение с властителем, зимовавшим далеко от Рейна[524], дабы от одного населенного пункта к другому передавать ему донесения, ибо раньше пустынность местности лишала Констанция возможности узнавать о кознях врагов. Когда варварам стало известно, что римляне собирают их урожай, они разгневались так, словно их лишали отеческого достояния, и, послав гонца, предъявили письма от властителя, в которых тот отдавал им землю[525]. Они заявляли, что Юлиан-де поступает наперекор воле старшего и что ему следует либо признать и соблюдать написанное, либо, если он сего не пожелает, готовиться к сражению. Цезарь же, обвинив гонца в том, что он явился к нему в качестве соглядатая, — ибо не мог же варварский вождь решиться на подобную дерзость, — задержал прибывшего[526], а сам, памятуя о тех увещевательных речах, кои, насколько он знал из сочинений историков, держали перед воинами древние военачальники, и хорошо понимая, что подобная речь, произнесенная накануне сражения[527], поднимает боевой дух войска, обратился к последнему с таковой речью[528]. Я рад бы добавить ее к моим словам, но поскольку обычай сего не дозволяет[529], то скажу лишь, пожалуй, что «война им кровавая сладостней стала»[530], нежели прежнее бездействие.