Надкушенное яблоко Гесперид

Конечно, это бывает иногда трудно – взять и спокойно поговорить, когда на душе все кипит. Но мы же – старше. Если уж у нас кипит, то каково им, нашим детям, в их поганом переходном возрасте – у них все то же самое кипит в двадцать, в сто раз сильнее. А тут мы со своими дурацкими претензиями и попытками ограничить свободу. Ведь они, дети, в основном отстаивают свою свободу. И в основном, я хочу заметить, все-таки не от нас. Они, независимо от нас, строят отношения с окружающим миром, а мы, в своем родительском желании защитить их же, встаем у них на пути. И они тогда по своей глупой молодости просто не могут понять – мы с кем? Или против кого? Мы с ними или за них? Ну и понятно, на всякий случай обрушиваются на нас, как дикие кони, со всею силою кипящей молодости, готовые тут же загрызть на месте. А оттого, что мы близкие люди, градусы всех страстей накаляются только выше.

Я вовсе не идеал. И я сама тоже ссорюсь со своими детьми. И ругаюсь, и обижаюсь, и потом бурно и сложно мирюсь. Но я изо всех сил всегда стараюсь помнить, что, как бы оно ни сложилось, в схватке моих детей со внешним миром я – на их стороне. Всегда. И мои дети тоже об этом знают.

Ирина уже, примирившись с отказом домашних, практически рассталась со своей идеей, когда ее вдруг неожиданно горячо поддержал князь Илья. Собственно, Ирина и рассказала-то ему обо всем при очередной их встрече скорее в плане светской беседы, не рассчитывая на большое участие. Но Илья живо заинтересовался, заставил рассказать все подробно, особенно вникая в детали телерепортажа. Он был совершенно согласен с Ирининой оценкой его действительной цели, а саму идею взять ребеночка нашел правильной и благородной. Ирине даже стало неловко. Она-то собственно, никогда не преследовала никаких возвышенных целей, о чем тут же и поторопилась заявить.

– Илья, мне кажется, ты меня идеализируешь. Ничего специально благородного тут нет, просто я сама рожать боюсь, мне уже лет для этого многовато. Вот и подумала – как хорошо, готовенький ребеночек, да еще наверняка девочка, только-то. А мои хором осудили, да, может, и правильно. Они, знаешь, как сговорились все, одними и теми же словами – ты любить не сможешь, тебе надоест. Собаку, говорят, лучше заведи.

– Нет, – покачал головой Илья. – Они не правы. Все, мне кажется, у тебя бы получилось. И сами бы они привыкли, и любили бы. И потом, какая разница, в чем была цель, если в результате получается хорошее дело? А тут уж двух мнений быть не может.

– Ну, это как сказать. Дети орали, что, улучшив жизнь одному ребенку, я ее ухудшу двум другим.

– Ты же понимаешь, они не всерьез.

– В каждой шутке есть доля шутки. Испугались-то, наверное, вполне всерьез.

– Опять же, – Илья взял ее за руку. – Наверное, испугались, и, конечно, их жизнь в чем-то изменилась бы, и они это понимают и заранее противятся, это естественно. Но если бы ты решила рожать сама – что, для них была бы какая-то разница?

Ирина задумалась.

– Не знаю. В смысле жизненных перемен – вряд ли. То есть, жизнь у них изменилась бы точно так же, просто беременность, это же довольно долго, почти год. Было бы время привыкнуть, что ли, притерпеться к мысли.

– Вот видишь. Получается, разница только во времени. А не в том, свой ребенок или не свой.

– Ой, не скажи, – Ирина засмеялась. – Еще какая разница. Так я бы полгода ходила бы толстая, больная, усталая, раздражалась бы по любому поводу, им бы за мной ухаживать пришлось. А так раз – и все готовенькое. Собственно, и мне-то почему идея нравилась. Да ладно, чего уж теперь.

– Это, конечно, твое решение. Но мне жалко, что ты передумала. Это было бы... – князь замялся, подыскивая слова. – Правильно. И красиво. И за такой поступок всегда воздается.

– Ты думаешь? – Идея внутри снова стала оживать. – А то, что мужики так против?