Надкушенное яблоко Гесперид

И тут Маринка завыла. Завыла в голос, без слез, одним сухим горлом, страшно и жалко, как умеют только бабы в глухих деревнях. Она выла по своей пропавшей счастливой жизни, которая, что бы ни случись с нею дальше, будет совсем невозможна без маленькой рыжей дочки, которую она и видела-то только раз, и не держала на руках, и не успела покормить молоком, давящим ей спеленутую дурацкими тряпками грудь, и...

Кто-то постучал ей по плечу. Марина дернула головой. Врач протягивал ей стакан воды.

– Не надо так, – тихо произнес он. И продолжил, как бы через силу. – Жива ваша девочка.

Маринка мгновенно затихла. Уставилась на врача, как собака. Тот отвел глаза.

– Ее забрали. Усыновили. Это все по закону, – заторопился он, как будто Марина утверждала обратное. – Очень хорошая женщина. Красивая. Богатая. Из Москвы. Вы не волнуйтесь, с ней все будет очень хорошо, с девочкой. Я...

– Где? – хриплым голосом сказала Марина.

Врач покорно, как будто иначе быть не могло, и даже будто с готовностью, ответил ей:

– Я сажал ее в такси. Она сказала шоферу: «В аэропорт».

Маринка поднялась со стула. Врач метнулся к телефону.

– Подождите. Мы можем туда позвонить.

Его пальцы уже щелкали по кнопкам, набирая номер.

– Справочная? Алло? Будьте любезны, когда сегодня улетает рейс на Москву? Что? А следующий? Понятно, спасибо.

Он повесил трубку и поглядел на Марину виновато.

– Они сказали, рейс улетел в десять утра. На нем она быть не могла, я чуть больше часа, как ее проводил. А следующий только завтра. Но она сказала: «В аэропорт». Я не знаю...

Догадка молнией сверкнула в маринкиной в голове. Будто бы она сама была той неизвестной женщиной, да отчасти оно так и было, по крайней мере нить, связывающая их, была более осязаемой, чем, скажем, след дичи в джунглях, который все же безошибочно берет хорошая охотничья собака. Марина была теперь такой собакой, и охотником, и жертвой одновременно. Она сказала коротко:

– Вокзал. Поезд.

Врач послушно набрал другой номер.

– Поезд на Москву уходит в девять пятнадцать. Это, – он взглянул на часы, – через сорок минут.

Марины уже не было в его кабинете.

Через пару кварталов Ирина протянула руку, легонько похлопала водителя по плечу:

– Я передумала. Отвезите меня, пожалуйста, на вокзал. Извините.

Водитель бросил было на нее недоумевающий взгляд, но Ирина даже внимания не стала обращать. У нее и без того голова пухла. Как, как, как, черт побери, она справится со всем этим на вокзале? Сумки, детка, билеты и еще ведь надо два часа где-то просидеть. И покормить, и переодеть малышку. Зачем, зачем она отказалась от помощи Ильи. А кстати, действительно, зачем? Были же ведь какие-то разумные соображения – вот бы еще вспомнить, какие.

– Вокзал, – прервал ее размышления недовольный голос водителя.

Ну и подумаешь, недоволен он. Кто его спрашивает! Ирина нашарила в кармане купюру, протянула.

– Достаточно?

– У меня сдачи нет, – буркнул водитель, но Ирина только отмахнулась и стала выгребать из машины свое имущество.

К счастью, комната матери и ребенка на вокзале все-таки была. Другое дело, какой она была, эта комната! Но тут уж, как говорится, не до жиру. Был стул, на котором удалось притулиться, был кусок стола, на котором можно было, как-то приспособившись, переодеть малышку. Та проснулась во время ирининых метаний по вокзалу в поисках пристанища, начала хныкать, бедняга. Есть хотела, наверное. Эта мысль только добавляла нервозности, а ее, честно говоря, хватало и без того. И даже, собственно, было не очень понятно, почему. Казалось бы, все подходит к концу, даже практически кончилось, чего психовать? Но Ирина дергалась, чувствовала себя как-то затравленно, и никак не могла успокоиться. Ее раздражали неудобные сумки, грязная комната, колченогий стул, собственные трясущиеся руки, просыпавшие сухой порошок детской еды мимо горлышка бутылочки, предстоящие два часа до поезда, в общем, все. Наверное, это наступала реакция – больно уж гладко и быстро пронесла ее волна надо всем произошедшим, такое все-таки не может выйти совсем уж даром. Быстро несло – больно потом приложит об твердый берег.

И в общем да, приложило. Обихоженная и накормленная малышка снова тихонько посапывала у нее на руках, сумка не оттягивала плечо, а мирно лежала под стулом, который вроде бы тоже не собирался развалиться, время послушно, хоть и не очень быстро, ползло вперед, а паника у Ирины внутри не только не улеглась, но, казалось, выросла только сильнее.

От ужаса хотелось громко, в голос, завыть. Потому что – «Мама дорогая, что ж я сотворила-то!», – стучала в висках рвущаяся наружу безумная мысль, и единственным способом сделать так, чтоб голова от этого не лопнула был, похоже, этот самый вой, но и этого было нельзя. Оставалась внутренняя медитация.