Надкушенное яблоко Гесперид

Тут же с утра встал вопрос – выписываться ли из гостиницы сразу, или еще подождать. То, что ребенка сюда нести нельзя, было ясно, но поезд уходил только вечером, а куда деваться в промежутке? По улицам шататься? С ребенком? Да еще с вещами? Их пусть и немного, но все равно. Да еще нужно всякое детское барахло купить. Нет, решила Ирина, не буду пока сдавать номер, заплачу лучше еще за день, съезжу в роддом, а там видно будет. Постараюсь договориться, чтобы забрать ребенка сразу перед поездом, так выйдет разумней всего.

В роддоме все прошло на удивление буднично и даже, пожалуй, уныло. Когда Ирина подошла к знакомому кабинету, тот был заперт, но она еще не успела удивиться и испугаться, как Дмитрий Сергеевич в зеленом таком халате и шапочке деловым бодрым шагом вышел откуда-то из глубин коридора, сухо кивнул ей и отпер дверь.

– Проходите.

Ирина прошла и села на вчерашний стул.

– Я все оформил. Дайте мне ваши данные, я впишу их в справку.

Внутренне радуясь, что вопрос о паспорте даже не поднимается, Ирина протянула ему свой листок.

Врач вынул из ящика стола листок бумаги небольшого формата, переписал в него иринины сведения, ляпнул какую-то печать.

– Ну вот. Держите.

– А... А девочка? – У Ирины почему-то снова пересохло во рту.

– Когда вы хотите ее забрать? Сейчас? Тогда я схожу.

– Нет-нет, – спохватилась Ирина. – Я не взяла одежки. Лучше я приду позже.

– Да одежки мы вам дадим.

– Нет, если можно, я попозже. Чтобы уж сразу, – она чутьбыло не ляпнула: «На поезд», но вовремя поймала себя за язык. Незачем ему это знать. Незачем.

– Как угодно. Когда?

– Часов в семь?

Поезд был около девяти, но чтоб уж наверняка, с запасом. Два-то часа она продержится.

– Лучше пораньше. Приходите к шести. И тогда, знаете, не сюда, а сзади, к дальнему выходу. Позвоните мне, как подойдете, и я спущусь.

– Хорошо. – Ирина не стала спрашивать, почему. К дальнему, так к дальнему. Значит, так нужно.

Оставался еще один момент.

– Дмитрий Сергеевич, сколько я вам должна?

Он поглядел на нее, как будто не понял. Господи, неужели она сказала глупость? Он все делал от чистой души, а она, дура, взяла, и одним словом все испортила. Сейчас прогонит с позором. Ирина зажмурилась.

– Простите, Ирина, а ваш предыдущий... м-мм... спонсорский взнос...?

Ах, вот оно что!

– Нет, конечно, это совершенно независимые вещи, Дмитрий Сергеевич.

– Тогда три.

Вот так все просто. А она – выгонит, закричит. Идеалистка.

– Вот еще одна, – она протянула ему второй конверт. – А остальное вечером.

– Ну да, – хмыкнул врач. – Утром деньги, вечером стулья.

И они снова оба рассмеялись. Правда, слегка натянуто.

Накатило ночью. Уже после того, как Маринка вернулась в общагу, как отмахнулась от ленкиных участливых расспросов, и та, что-то, очевидно, поняв, молча напоила ее чаем и заговорила о ерунде, уже после того, как подготовила конспект к завтрашней лабораторке, наспех умылась и легла спать. Вместо того, чтоб заснуть, в голову зачем-то полезла всякая ерунда. Жутко болела грудь. Маринка еще в роддоме начала перетягивать ее тугой пеленкой – говорят, есть лекарство, чтоб не было молока, но ей никто не давал, и она предпочитала не спрашивать, а просто перетягивала каменную грудь как можно крепче и сжимала зубы. Этим вечером она наконец перевязала грудь нормально – эластичным бинтом и косынкой, должно было стать лучше, но нет – и почему-то больше болела даже не сама грудь, а где-то под ней, внутри. Маринке все представлялся красный пищащий комок. «Девка! Рыжая!» А она ее даже не видела. Теперь уж и не увидит. И не надо! У нее своя жизнь, она так и хотела – пыталось сопротивляться сознание, но странный голос внутри кричал: «Надо!», а глазам почему-то представлялось, как маленькая рыжая девочка сидит и плачет, утирая слезы грязным кулачком. Девочке было года два, и это была сама Маринка, но в то же время и не она, а дочка, и кто-то хотел ее украсть, и этого было нельзя допустить, и в то же время она сама указывала на нее: «Возьмите», и сердце рвалось, рвалось... В общем, кошмар.

Утром Маринка встала совершенно разбитой, но, не давая себе ни малейшего шанса расслабиться и задуматься, собрала тетрадки и пошла в институт. Там было с поверхности легче – занятия занимали мозги, а перемены наполняли душу пестрой суетой, но грудь болела, как камень, и таким же камнем стучалось внутри: «Надо! Надо!» Что надо, Маринка не знала, и изо всех сил старалась не дать себе ни малейшей секунды, чтобы узнать.

Занятия закончились. Она вышла на улицу, вдохнула вечерний пыльный воздух. Был конец мая, еще не тепло, но и холод уже ушел, на тополях вылезали тоненькие зеленоватые почки с горьким запахом, все дрожало и пело в ожидании... Чего? Нечего было ждать, нечего абсолютно.

Вместо того, чтобы пойти в общагу жить своей жизнью, Маринка, закинув рюкзак с книжками на плечо, резко повернула в другую сторону.