Надломленные души

— Привет! — наконец решился он, сказав это тихим голосом.

Она не ответила, продолжая читать.

Дилану стало страшно неловко. Не услышать его приветствия или просто не заметить его присутствия было попросту невозможно.

— Что ты читаешь? — спросил он.

Юноша подождал несколько бесконечных секунд, потом, поняв, что Лия решительно не желала, чтобы нарушали ее покой, отступил назад, а потом пошел прочь, обескураженный.

— Прощай! — крикнула она.

Застигнутый врасплох, он остановился. Над ним явно насмехались. «Прощай!» Что-то вроде: «Да катись ты!» Он повернулся и посмотрел на девушку. Она не двинулась с места, глаза по-прежнему были устремлены в книгу. Наверное, ему послышалось, подумал он. Кто-то другой произнес это, из тех ребят, что находились чуть дальше их, а он принял эту реплику за ее. И Дилан ускорил шаг.

— «Прощай»[9] Поля Верлена, — услышал он отчетливо.

На этот раз ошибки быть не могло: она обращалась к нему.

— Прости?

— Ты спросил, что я читаю, и я ответила: «Прощай», стихотворение Верлена.

В ее тоне не было ничего приветливого, и Дилан не знал, уйти ему или остаться.

— Я его не знаю… — пробормотал он.

— А ты что, знаешь кого-то еще из поэтов? — поинтересовалась она с иронией.

Замечание ранило его до глубины души. После того как он впервые услышал ее чтение стихов Бодлера на уроке устной речи, он немедленно отправился в библиотеку и с тех пор провел там немало часов, с трудом разбирая витиеватые строки «Цветов зла». И даже если он не все понимал, он был зачарован музыкой стихов. Но заодно и ощутил всю глубину бездны между ним и девушкой, между невежеством и знанием. Насмешка окончательно низвела его до того, кем он себя и считал: жалкого неграмотного парня, которому никогда и ничего не добиться.

— Ты права… я не знаю поэтов… никого… — выпалил он на одном дыхании и стал удаляться, с трудом сдерживая слезы.

Почти сразу на смену стыду вдруг пришло совсем другое чувство: гнев. Гнев на свое невежество. Он был дураком, скотиной, болваном. Идиотом, как говорил его отец.

— Прости меня, — произнес слегка дрожавший голосок в двух шагах от него.

Лия взяла юношу за руку и с силой заставила обернуться. От нее не укрылись покрасневшие глаза Дилана, и ей стало очень стыдно.

— Я настоящая дрянь, — заявила она. — Но я не хотела тебя обижать.

Паренек пожал плечами.

— Нет, ты права во всем, я понятия не имею о поэзии. Как, впрочем, и ни о чем остальном.

— Как и я.

— Неправда. Ты очень много всего знаешь…

— Сократ говорил: «Я знаю, что я ничего не знаю». Это и есть начало мудрости, отправная точка для начала познания. Те, кто думает, что они все знают, просто кретины. А ведь цель поэзии — сделать нашу душу тоньше, чувствительнее к другим, к нашему окружению. И если я такая злая, это доказывает, что я ничему не научилась.

— Ты не злая. Ты просто хотела, чтобы тебя оставили в покое.

— Почему бы в таком случае не остаться у себя в комнате?

Он улыбнулся.

— Когда ты читала то стихотворение Бодлера, тогда, на уроке… знаешь, как я был восхищен. Попробовал читать «Цветы зла», но, разбирая слова, я тем самым уничтожал музыку слов. Ведь я все еще не могу читать бегло.

Девушку бесконечно тронуло, что его взволновало ее чтение; она представила его склонившимся над книгой и с трудом понимающего стих за стихом сложного автора. Симпатию вызывало и то, что он осознавал собственные недостатки и говорил о них без утайки.

— Прямо скажем, ты начал не с самого простого, — проговорила она.

— Ясно.

— Хочешь, я почитаю тебе стихи Верлена?

— Из жалости?

— Да нет… Ну, может, совсем чуть-чуть… Это не обидная жалость. Мне действительно немного жаль, что ты стремишься открыть для себя поэзию, но пока не можешь этого сделать. Это так несправедливо! И потом — меня приводит в восторг, когда я вижу, что слова могут вызвать у человека столько эмоций.

— Тогда ладно, давай.

Они уселись рядышком на прохладной траве. Она открыла книгу, перелистала страницы, нашла нужное стихотворение.

Увы, для ненависти и презренья не был создан я,
Что на меня обрушились лавиной.
Зачем явился в мир ягненком я безвинным,
Чье сердце сокрушила беспощадность бытия?

Родился я, чтоб повстречать живую душу —

Из тех мечтателей, искателей чудес,
С улыбкой ясной их, молитвой простодушной,
В чьих взорах — милосердие Небес…[10]

За окном директорского кабинета два старых друга поняли самое главное, что было заключено в этой сцене, и обменялись растроганными взглядами.

— Ты же видишь… Вот ради таких моментов я и продолжаю… несмотря на усталость, — сказал Антон.

— Понимаю. Но не стоит Дилану слишком привязываться к девушке. Он еще не достаточно силен, чтобы взять на свои плечи груз трагедии Лии.