Надломленные души

Старичок и правда с тонким изяществом играл роль психолога. Он был не из тех, кто с первого момента устанавливают дистанцию «доктор — пациент». Нет, он скорее изображал наперсника, друга, доброго дядюшку, с которым каждый был бы не прочь провести время. Встречи в его кабинете ничем не напоминали сеансы психотерапии, и никто не чувствовал себя в роли больного. Он принимал у себя воспитанников с неизменным радушием и заводил с ними разговоры на самые разные темы. Да так ловко, что посетители вполне естественно переходили к оценкам — себя и других, обсуждали то или иное событие. Он контролировал беседу, чередуя моменты высказывания с моментами осмысления, делая паузы или улыбаясь, а когда этих средств не хватало, он осторожно задавал вопрос или осмеливался на замечание, которое тут же выявляло его оценку или точку зрения, либо, наоборот, действовал медленно, постепенно подводя ученика к истине. А целью этих бесед было научить учеников оформлять в «правильные» слова свои наблюдения и эмоции. Он брал каждого за руку и заставлял его рассказывать о прожитом дне, начиная с его конца, или о прошедшей неделе, тоже с последнего дня до первого, прокомментировав каждое событие. И это помогало учащимся точно формулировать мысли, приоткрывать свои чувства, вызванные той или иной встречей, уроком или событием. И благодаря этим «правильным» словам учителю и ученику удавалось создавать определенные «рамки толкования», которые позволяли им лучше понимать друг друга.

— Да, с Лео — другое дело. Я бывала с ним откровенна. Но… это потому, что Лео — это Лео, вот так! И потом, ему уже было все известно обо мне. А как сказать другим?

— Ты сразу поймешь, что они все тебе как братья и сестры. Никто не осудит тебя, потому что каждый в прошлом познал отчаяние. И все они находятся в состоянии альтеризма, как говорит учитель философии, то есть им доступно ощущение «быть другим». И тебе не придется испытать ни стыда, ни боязни по отношению к ним, точно так же, как и они не испытают их перед тобой, если ты спросишь об их прошлом.

— Это правда? Я могу спросить?

— Можешь.

Было видно, что Лана сомневается.

— А вот…

— Продолжай, — уверила Романа с улыбкой.

— Ну, я хотела…

— Узнать обо мне?

— Я и правда часто задавала себе такой вопрос. И как тебе…

Романа снова ободряюще улыбнулась.

— Не стесняйся. Мне больше не трудно об этом говорить. Я научилась не только с этим жить, но и спокойно обо всем рассказывать. И потом, мы ведь подруги.

— Спасибо, мне очень приятно, — проговорила Лана.

Романа улеглась на кровати возле нее, взяла соседку за руку и уставилась в потолок, словно там собирались демонстрировать фильм.

— Меня изнасиловал отчим.

Зловещая суть этой короткой фразы, а также слово «изнасиловал» вызвали в Лане огромное смущение. Тем более что Романа произнесла это без каких-либо эмоций, будто журналистка, сообщающая о давнишнем факте.

— И моих сестер тоже.

Воцарилось молчание, полное вопросов. Лана задала первый, пришедший ей на ум:

— А… твоя мать?

— После смерти мамы этот негодяй получил над нами опекунство. Сначала все шло нормально. Но потом… Прежде всего он взялся за старшую, мы тогда ничего не понимали. Потом пришла моя очередь, а уж затем и младшей.

— Бог ты мой!

— Оставь Бога в покое. Упоминать нужно скорее дьявола.

Лана пыталась осмыслить весь кошмар прозвучавшего только что признания. Романа продолжала молчать, погруженная в свои мысли.

— Значит, у тебя есть сестры? — прошептала Лана. — Что с ними стало?

— Младшая выбросилась из окна, ей было всего двенадцать. Он насиловал ее в течение года, но я ничего не замечала, так как думала, что он занимается только мной. А сестренка ничего мне не говорила. Все мы умирали от стыда и друг с другом ничем не делились. И я винила себя в ее смерти.

— Мне очень…

— Очень жаль… знаю.

— А другая сестра?

— Когда Эрина умерла, Аня, старшая, позвонила в полицию. Мерзавец угодил в тюрьму. А меня отдали в приемную семью.

Лана открыла было рот, но тут же закрыла его. Что могла она сказать? Разве нашла бы она подходящие слова в ответ на такое признание?

— Я иногда встречаюсь с Аней, — продолжила Романа. — Иногда навещаю ее на каникулах. Это она связалась с Институтом, когда узнала, что в новой семье я была очень несчастна.

Внезапно Ланой овладело чувство вины. Пережитое подругой оказалось ужаснее того, с чем пришлось столкнуться ей.

— Они все меня унижали, — вдруг проговорила Лана голосом, который ее саму удивил, — почти таким же бесстрастным, как у Романы, когда та сделала свое признание.

Подруга крепко пожала ей руку.

— В лицее они издевались надо мной годами. А однажды силой затащили меня в подвал. А там…

Девушка разразилась рыданиями.

— Хватит, не говори ничего. Ты еще не готова.

— Но ведь пережитое тобой еще страшнее!

Романа приподнялась и погладила ее по волосам.

— Не говори так! Ни в коем случае нельзя сравнивать несчастья друг друга — это здешнее правило. Некоторых может сокрушить слово, оскорбление. А другим дано вытерпеть худшие из пыток, преодолеть их. Каждый путь — индивидуален, каждая жизнь неповторима, каждое страдание тоже.