Надо зеленеть

Панасенко Леонид Надо зеленеть

Он встал, как всегда, бесшумно, чтобы не разбудить жену. Было около шести по местному времени. В узком осколке слюды, который он прошлым летом оправил деревом, смутно отразилось его большое нескладное тело. «Будто в спешке собирали – из чего придётся», – мельком подумал Ким и улыбнулся.

Он жил уже четвёртую жизнь – двести сорок восемь лет от первого рождения и немногим больше тридцати от последнего – и каждый раз, меняя износившийся организм, до мельчайших деталей воссоздавал и свою не очень удачную телесную оболочку. Его приверженность к традиционной биоформе другие Импровизаторы считали чудачеством, прихотью мастера, потому что любая стабильность в изменяющемся мире всегда стоит немалых усилий, гораздо проще придумать себе тело более современное и удобное для работы. Он знал, что начинающие Импровизаторы охотно выращивают массу дополнительных органов чувств, дублируют сердечно-сосудистую систему, объясняя все эти приготовления будущими трудностями. Как же, им предстоит воистину божественное занятие – находить безнадёжные, потенциально непригодные к самозарождению жизни миры и пробуждать их, оплодотворять сначала устойчивыми органическими соединениями, затем... Словом, каторжный труд генного проектировщика, обученного методам формирования материальных структур при помощи психополя. Всяческие эксперименты с собственным телом Ким считал баловством, пустой тратой сил и времени. По этому поводу он как-то бросил фразу, ставшую впоследствии крылатой: «Настоящий Импровизатор должен быть консервативнее природы; ей что, матушке, она могла экспериментировать миллионы лет, у нас же есть сроки и осознанная цель».

...Лес дымился свежей зеленью. Его наполняли бесчисленные шорохи и сдержанное движение: деревья разматывали свитки огромных листьев, готовясь с первыми лучами Звезды собирать драгоценную энергию.

Он потянулся, заложил руки за спину. И тотчас, как было уже не раз, в них ткнулась острая холодная мордочка.

– Это ты, Одноушко Мокрый Нос? – спросил Импровизатор, не оборачиваясь. – Выспался, разбойник?

Из-за отрогов Сумрачных гор уже пролились первые ручейки зари. На какой-то миг он вдруг почувствовал то ли приступ досады, то ли прикосновение скуки. Та же бессонница, сгоняющая ни свет ни заря с удобного ложа, тот же рыжий одноухий пёс, скорее даже волк – животное ласковое, однако постоянно не ладящее со своими соплеменниками по стае.

«Не загрустил ли ты, старче? – спросил себя Ким. – Может, тебе надоел этот Рай, а? Может, тебя потянуло к людям? В толкотню, беготню, когда локоть – в бок, когда в затылок друг другу дышишь. Иначе откуда бессонница и суета мыслей? Почему вдруг самое дорогое – плоть от плоти твоей становится постылым и чужим? Но нет. Ты просто обленился. Ты забыл, что и Рай надо совершенствовать. Тебе наконец пора заняться делом».

Импровизатор вспомнил сегодняшнюю ночь и прикрыл глаза, наслаждаясь отрывками видений-воспоминаний, таких ярких, будто всё повторялось вновь и наяву, а не в памяти.

...Он дунул на «подсолнух» – жёлтый здоровенный цветок, который создал специально для освещения, – и живой ночник погас.

– Почему ты дрожишь? Тебе холодно? Не надо так много купаться перед сном.

– Нет, Кимушка. Мне хорошо... с тобой. Только мне чуть-чуть страшно. Скоро, наверное, придут ветры. Я чувствую их приход.

– Глупенькая. Чем они нам помешают?

– Я не боюсь ветра. Но он приходит, когда приближается Звезда. Она становится тогда огромной, косматой... Она может упасть на наш дом. Ты сам как-то говорил.

– Спи, моя Отрада, спи. До лета ещё далеко, но чтобы тебя успокоить... Я завтра же пойду к пустоши. Там мои глаза и уши, которые стерегут нашу Звезду. Всё будет хорошо.

– Ох, Ким. Ты обещаешь и каждый, раз забываешь сходить. Ветер уже близко.

– Нет, нет, несмышлёныш. Это всего лишь моё дыхание.

– Ким! Милый Ким...

Великий Импровизатор отогнал от себя ночные шепоты, взглянул на дом. Жена всё ещё спала. Он представил себе, как она спит: на левом боку, коленки подогнула, дыхание такое тихое, будто Отрада притаилась и к чему-то прислушивается. Он вспомнил её всю, желанную и прекрасно-бесстыдную (господи, природе стыд не знаком), и подумал, что такое, наверное, известно только ему – любовь в трёх ипостасях. Мужа, отца – это знакомо, аналогов хоть отбавляй, но Создателя...

– Схожу-ка я, Одноушко, к пустоши, – он ласково потрепал мордочку зверя. – Давно надо сходить, а я всё ленюсь. Схожу, пока жена спит...

Он свернул на тропинку, которая вела через лес к пустоши, где семь лет назад причалил его кораблик и где по сей день дежурили приборы автоматической гелиостанции – Звезда, к несчастью, попалась нестабильная.

«Почему „попалась“? – подумал с непонятной горечью Импровизатор. – Ты сам выбрал её. Её и вот этот обломок, который и планетой-то нельзя назвать... Сам! Всё сам».