Надо зеленеть

Это были непривычные мысли, как и приступ тоски, как воспоминания непривычные и непрошеные. Раньше их не было. Раньше всё было предельно ясно. Теперь, по прошествии семи лет... Что же изменилось? Что выкопал из недр души самоанализ, привычка к которому для Импровизаторов есть жизненная необходимость. Что он выкопал? Очередную дурь или... неизбежную мудрость, которая настигает всякого думающего человека. Если это мудрость, то чего ему не хватает в своём рукотворном Раю? Созерцай, размышляй...

Совсем некстати Ким вдруг вспомнил своё прощание, свой уход.

Он сам выбрал Звезду и когда корабль-матка вынырнул около неё из подпространства, стал поспешно собираться.

Генрих, командир корабля, его давнишний друг по третьей и четвёртой жизни, упорно молчал, и это молчание рассердило Кима.

– Я знаю, о чём ты думаешь, – сухо заметил он. – Долг... творчество... «нет ничего возвышенней, чем созидание жизни...» ученики Великого... Ты забыл, что я свободный человек и посему имею, кроме обязанностей, уйму прав. Я выбрал из них одно – покой, отдых, называй это как хочешь. Не будешь же ты отрицать...

– Не буду, – грустно согласился Генрих. – Но всё равно это эгоистично двести сорок лет знать только долг и вдруг... Импровизаторов много, есть профессионалы не хуже тебя. Но Великим нарекли только одного. Как ты думаешь – почему?

– Но я выдохся! – Ким рассердился всерьёз. – Я запорол целую планету. Подумать только – не учёл один вид, букашечку, и вся эволюционная постройка рассыпалась, рухнула. Ты знаешь, что я после Дзинтры спать не могу? Всё думаю: как я мог так оплошать? Как?! Теперь там придётся всё переделывать. Заново! И это после Великого, – он попытался рассмеяться, но у него ничего не получилось.

– Нет, – покачал головой Генрих. – Всё это слова... Великим тебя нарекли за верность долгу. Ты стал символом нашей профессии... Но почему ты уходишь после первой же неудачи – этого не поймёт никто. Мы не боги, каждый из нас имеет право на ошибки. Только гордость... Только непомерная гордыня нашептала тебе, что лучше уйти от дел, спрятаться.

– Я устал, – обескураженно пробормотал Ким. – Я беру себе самое малое безжизненный мирок, который, кстати, в любое время может сжечь плазменный выброс светила. Я превращу его в рай и, наконец, отдохну.

Генрих отвернулся.

– Мне жаль тебя, дружище, – сказал он на прощание. – Ты устал – значит ты умер. А твоё «кстати» опять бравада. Ты хочешь, чтобы тот мир зависел только от тебя?! Мне жаль тот мир.

Он давно не ходил к пустоши, и лесную тропинку захлестнула буйная растительность. Под ногами пружинил мох, то и дело приходилось отводить от лица пушистые листья. Ким даже погладил один из них – это тоже был его шедевр: смоделированная им растительность за два года напитала разжижённую атмосферу Рая живительным кислородом. На третьем году здесь появились птицы. А в феврале пятого в биованне закопошились шесть щенков – три пары. Одного из них он назвал впоследствии Одноушко Мокрый Нос.

Взошла Звезда. Светило стояло над горизонтом низко, в мутно-жёлтой дымке. Даже невооружённым глазом было видно, как беспокойно колышется его плазменное тело. Ким ощутил укол тревоги и ускорил шаг.

«В самом деле. Звезда ведёт себя угрожающе, – подумал он. – До летней пульсации ещё полтора месяца, а она пухнет буквально на глазах. Странно. Она пухнет, а стабилизатор не сработал. Почему? Я слишком беспечен. Ну, ничего. Мы тебя сейчас быстро успокоим...»

Вместе с некоторым беспокойством ещё острее отозвалось в нём чувство Создателя, которое он умозрительно мог сравнить разве только с чувством материнства. Родство с этим миром для него заключалось не в философски отвлечённых понятиях, а в семи годах изнурительного труда, в постоянном напряжении психики, граничащем с нервным истощением. Он помнил, он знал этот мир мёртвым. Теперь тут действительно Рай, а он его беспечный хозяин... Потому что на всё махнул рукой... Остатки выдумки и таланта он отдал своей Отраде, запретному плоду, который, наверное, грезится каждому, кто умеет создавать жизнь. Хотел ли он, чтобы его творением стала женщина? Ким в который раз задавал себе этот вопрос и в который раз ответил: «Нет и нет!» Он хотел утвердиться в своих профессиональных возможностях – вот что бесспорно. Но, видимо, Рай не успокоил его душу... Тогда, может, он видел женскую сущность своего создания подсознательно? Может, при конструировании генной матрицы его раскалённому, почти бесчувственному мозгу нашептало что-то одиночество? По крайней мере, когда он очнулся после акта творения, он ничего такого, не знал. Вот именно – не знал, подозревать мог всякое, но знать не знал...

Лес кончился. Под ногами захрустели кремниевые пластинки скального косогора. Ещё немного – и откроется пустошь.