Надпись

Понемногу сердце ее успокоилось. Она затихла. Бледная, среди сверкающих жестоких зеркал, лежала, накинув на себя полог покрывала.

– Ступай, – тихо сказала она. – Все хорошо… Спасибо…

Коробейников оделся, поцеловал ее порозовевшие сонные губы. Вышел, щелкнув дверью. Спускался в лифте, переполненный сложными, сменявшими друг друга переживаниями. Страсть и неутолимое влечение сочетались с нежностью и печалью. Острая любовная интрига, в которую он был вовлечен, соседствовала с мучительным недоумением перед лицом нераскрытой больной тайны.

Спустился во двор, ожидая увидеть Саблина, его стерегущую в подворотне тень. Но было пусто, ветрено в каменной теснине двора. Лишь в полосе света, выгнув горбатую спину, промчалась ошалелая бездомная, кошка, породив мысль об оборотне.

Сел в машину, смахнув стеклоочистителями туманную сырость, видя, как оседает на стекло мелкая роса. Выехал на Садовую, липкую, черную, с гирляндами желтых туманных фонарей. Редкие машины мчались, шелестя млечными брызгами. Здание больницы, нежно-зеленое, с белой колоннадой, проплыло мимо, когда он услышал сзади каркающий, хриплый, мегафонный голос, называющий номер его машины, требующий, чтобы он остановился. Оглянулся. На него налетала, разбрызгивая истерические фиолетовые вспышки, милицейская машина с громкоговорителем. Продолжала называть его номер, но уже проносилась мимо, пристраиваясь в хвост другого автомобиля. Он причалил к тротуару, остановился. Вышел, недоумевая.

Улица была пустой, покрыта мокрым лаком, оголенная, среди ночных фасадов, с блестящей паутиной проводов. Казалось, по ней промчался гонец, выкликая грозную весть, от которой шарахалась в стороны жизнь, открывая путь чему-то опасному и неведомому.

Коробейников всматривался в черную, с размытыми фонарями, мглу, где что-то приближалось, пугающее, безымянное, перед чем расступались дома, открывалась пустота, воспаленно горел на перекрестке светофор, поочередно меняя цвет, проливая на черный асфальт зеленые, золотые, малиновые ручьи.

Показался грузовик с большим деревянным коробом, с рыжей мигалкой. Выкатил на перекресток. Из короба медленно выдавилась башня, коснулась троллейбусных проводов, приподняла их, натянула, открыв под ними большие пустоты. Грузовик с мигалкой стоял посреди Садовой, опрыскивая ее апельсиновым соком.

Далеко чуть слышно зашумело, заурчало, застенало. Далекая пустота наполнилась мерцаньем, призрачными вспышками, тонкими истошными всхлипами. Что-то огромное, бесформенно-пугающее выплывало из тьмы. Увеличивалось, приобретало неясные, уродливые очертания. Показались две милицейские машины. Медленно, параллельно приближались, занимая всю проезжую часть, визгливо, наперебой, завывая. И за ними мощно, упорно, охваченный дымом тягач волочил на платформе громадную, укутанную брезентом поклажу. Приблизились, непомерно увеличиваясь в размерах. Толстолобый, окрашенный в рыжее тяжеловоз и громадное, вытянутое, зачехленное пузырящимся брезентом тулово. Накатили, продавливая асфальт, сотрясая фасады, заставляя звенеть окна. Коробейников потрясенно смотрел, как пузырится и морщится брезент, скрывающий невидимого исполина. Дохнуло жаркой соляркой, мокрой военной тканью, запахом металла, масел, тонких лаков, сладковатых химических испарений.

Тулово катилось мимо. Коробейников вдруг подумал, что это везут статую Бамиана, перевозят из далекого афганского ущелья, чтобы поставить в Москве, над речной кручей. Отовсюду будет видна исполинская рыжая статуя с блаженной неземной улыбкой, обращающая к городу молитвенные ладони.

Громада продымила. Вслед за ней опять возникла завывающая милицейская машина. Второй тягач, такой же дымный, ревущий, протащил другое, непомерно длинное, укутанное в балахон изваяние.

Коробейников знал: это были баллистические ракеты новых конструкций, выдавливающие брезент своими рулями и стабилизаторами. Или стратегические гигантские бомбардировщики со снятыми крыльями. Громадные фюзеляжи, предназначенные для полета над Северным полюсом, к другой половине Земли. Их изготовили на одном из московских заводов и теперь везли в загородный испытательный центр, где находились аэродинамическая труба и моторные стенды. Их поместят в потоки и вихри воздуха. Заставят работать их огнедышащие ревущие двигатели.

Все это знал Коробейников. Но эти мистические, закрытые брезентом громады, идущие сквозь ночной спящий город, представлялись ему загадочными хранилищами будущего. Вариантами неосуществленной истории, каждый из которых мог развернуться в ослепительное и прекрасное чудо либо в ужасную вселенскую смерть.

Третье изделие, подобное первым двум, проревело мимо нарядных фасадов, хрупких колонн, узорных окон. Коробейников чувствовал укрытые под уродливым брезентом великолепные, совершенные формы, их металлическую голубоватую наготу, исполинскую женственность, способную родить великолепного сияющего младенца или ужасного, уродливого выкидыша.