Надпись

Крохотный придорожный поселок. Старинный монастырь, беленые стены, мучнисто-белая церковь с каменными завитками наличников. Узкое, янтарно-розовое, светящееся окно. За морозными стеклами, среди свечей и лампад, монахи в черных одеждах творят всенощное бдение. Кладут поклоны перед золотыми иконами. Перелистывают тяжелую, с красными буквицами, книгу. Читают апокриф. В нем рассказано о ином бытии, иной возможности жить, иной истории, которая не кончается Страшным судом, падением звезд на землю, океанами крови, но не имеет конца, превращая землю в дивный Рай с бессмертными, достигшими совершенства людьми...

Дремлю, прислонившись плечом к ватному бушлату солдата. Ракета, идущая следом за мной, присутствует в моем сновидении. В ее голове – тихая золотая часовня. Раскрыта священная книга. Краснеет узорная буквица. Ангел с золотыми крылами перелистывает страницу, произносит тягучие, сладкие, как мед, словеса. Второй ангел в прозрачных лунных одеждах летит над броней транспортера.

В морозном небе, среди дымных, мерцающих звезд, скользит чуть заметная искра. Американский спутник-разведчик чертит русское небо, выискивая в полях колонну.

Бабочки-любовники притихли на тонкой травинке, наклонив ее своей тяжестью. Нимфалида выгибала вверх дужку сочного тельца. Самец сладострастно прилип, выдавливая в лоно бабочки клейкие животворные капли. Крылья самца, черные, с изумрудными лампасами, были тесно сжаты. Крылья самки раскрыты, с непрерывной, сладостной дрожью. Казалось, их окружает едва различимое свечение. Крохотные золотистые нимбы сияли над их головами. В нимфалиде созревали малые корпускулы жизни. В каждой таился образ будущей бабочки, микроскопическая изумрудная искра, хрупкий луч невидимой синей звезды, под которой в первые дни творения была создана родоначальница нимфалид.

Самка утолила влечение, поглотила семя самца. Прислушивалась к росту в переполненном жизнями чреве. Теперь самец был ей в бремя. Она попыталась освободиться. Лапки самца, как в судороге, вцепились в нежный загривок. Крылья, как створки раковины, сомкнулись намертво. Он был не в силах прервать наслаждение.

Бабочка, неся на себе самца, медленно поползла по травинке. Как стеклянный луч, мелькнула изумрудная ящерица, ударила в бабочек раздвоенным языком, промахнулась. Нимфалида вспорхнула.

Медленно подымалась вдоль дерева, не в силах освободиться от ноши. С ветки сорвалась шумящая, в переливах синевы, хохлатая птица. Ударила длинным загнутым клювом. Удар достался самцу, сломал ему крылья, оторвал от самки. Смятый самец, пронзенный клювом, исчезал в горле голодной птицы. Самка, почувствовав облегчение, перепуганная птицей, неслась что есть силы, совершая броски и взлеты, с колотящимся крохотным сердцем, с драгоценной живой поклажей, распиравшей мягкое тельце.

Глухая ночь с красным туманным месяцем над кромкой густого леса. Колонна достигла района пуска.

В запретной зоне, окруженная по периметру постами и следящими системами, в бронированной непроницаемой капсуле, таится "координата" – широта и долгота безвестной точки, ускользающе-малой, не отмеченной на карте ни городом, ни хутором, ни деревенским проселком. Сосна с мерцающей сквозь крону звездой, посылающей в "координату" свой голубой хрустальный луч.

Колонна замирает, окруженная ртутным паром, призрачными тенями пробегающих мимо фар автоматчиков. Спрыгиваю в мелкий снег, хрустнувший мерзлыми травами. Регулировщики в белых касках машут флажками, заманивают ракету в лесную белесую просеку. Установка, качаясь, переваливаясь на тяжелых колесах, медленно уходит вперед, неся перед собой пылающий сноп лучей. Озаряет стволы, снег на ветвях, опушку с бурьяном. Машина сопровождения, колыхая коробом, следует в ребристой колее, выдавливая из-под снега воду разбуженного болота. Остаюсь за чертой оцепления, наблюдая приготовления к старту.

"Координата" перенесена в эту лесную русскую глухомань с далекого острова Патмос. Ее взяли чьи-то невидимые ладони, как пригоршню лазурной средиземноморской воды, как горячую белую пыль скалы, и бережно опустили в снег, под корень русской сосны, отмечая место, где апостолу будет явлено скончание времен, конец изъязвленного грехами и пороками мира. Я – апостол, наделенный даром пророчествовать, наблюдаю приготовление к старту термоядерной баллистической ракеты, нацеленной на Нью-Йорк.

"И когда он снял шестую печать, я взглянул, и вот произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась красной, как кровь…"

Месяц, красный и дымный, коснулся рогом черного леса. Синим мертвенным светом пылает прожектор. На платформе медленно, черной тяжелой башней, подымается ракета. Смотрю на огромный, выше деревьев, столп. Не верю в Судный час и скончание века. Пророчествую о бесконечной жизни, о "красном рае", о возможности иной, вопреки предсказаньям, истории, которая, подобно ракете, отклонится от расчетного курса, и там, где она коснется земли, возникнет не взрыв, не кромешный вихрь, не адский огонь, а божественный Рай, цветение земли, блаженная, бесконечная жизнь.