Надпись

– Доброе утро. Как спали? – Трофимов возник перед ним, энергичный, резкий, облаченный в полевую военную форму, с панамой на голове. Ничем не напоминал вчерашнего сутулого бухгалтера, утомленного щелканьем счетов. Был подвижен, пластичен, поддерживал на плече автомат. – Садитесь в головной "бэтээр", выступаем.

Коробейников, хватаясь за скобы, чувствуя охлажденный за ночь металл, угнездился на броне, упираясь плечом в пулемет. Рядом плотно, словно прилипли к металлическим уступам и граням, разместились солдаты. Мутно светлели под касками лица, белели в руках палки. Коробейников узнал сержанта, облапившего крышку открытого люка.

– Елки-палки. – Он постучал деревянным черенком о броню. – Барану между глаз, пастуху по кумполу. Оружие Родины!

Легко подскочил и занял место в люке начальник заставы Квитко. Нагнулся и крикнул в глубину транспортера:

– Пойдешь мимо сопки Каменной, обогнешь слева.

Последним вскочил Трофимов, ловко, сильно распихал солдат, освобождая себе место подле антенны. Кратко приказал:

– Вперед!..

Загрохотал, забил двигатель. Следом второй. Транспортер мягко двинул. Солдаты разом качнулись, плотнее налегли на броню. Ветер надавил на грудь. Мелькнули ворота, пропуская длинные, похожие на ящериц машины. Озеро на заре казалось медным листом. Просторная, темная степь с недвижной зарей закачала их в пыльных ухабах и рытвинах.

Коробейников испытывал веселящее чувство новизны, предвкушение уникального опыта. Он был молод, силен. Мощный двигатель толкал его к желтой заре. Его окружали молодые жизни, оружие. Воля опытных командиров соединяла их всех в слитную ватагу, где и ему, Коробейникову, было уготовано особое место. Степь светлела. Заря оставалась желтой, но в ней отслаивалась, всплывала розовая бахрома, словно коктейль из двух несмешивающихся напитков.

– Сопка Каменная. – Трофимов повернулся к Коробейникову, указывая на остроконечную невысокую гору, отдельным конусом стоящую посреди степи. Один ее склон оставался в тени, другой слабо розовел, с неясными выступами и морщинами. Казалось, сопка отделилась от ближних гор, выбежала в степь и одиноко замерла на равнине. – Спорная территория. Китайцы считают своей.

Лицо Трофимова было худым, заостренным. В нем появилась собачья чуткость, настороженность и злость. Он походил на овчарку, поводящую носом. Среди запахов гари, железа, степных потревоженных трав искал чуть слышный, едкий запах врага.

Транспортеры по мучнисто-белой дороге подъехали к широкой, распаханной в степи борозде. Она неровно тянулась в обе стороны, в бесконечность, словно ее проскребли по камням, процарапали по мертвой земле. Неведомый пахарь провел ее плугом, измельчил бороной, но под диким солнцем и суховеем пустыни на этой пашне вовек ничего не взрастет. Это была граница, контрольно-следовая полоса, на которой отпечатывалась стопа нарушителя, копыто степного джейрана, след скользнувшей змеи. За полосой подымались горы, ветвились овраги, повисли камнепады и оползни.

Заря растворялась, бледнела. Над степью становилось просторней, словно раскрывался огромный купол, под которым меркли и таяли тени. Транспортеры катили по дороге вдоль контрольно-следовой полосы, еще в тени от гор, за которыми медленно, бледно накалялся рассвет.

– Джунгарские ворота. – Трофимов показал Коробейникову далекую седловину, где, как в тигеле, белело и плавилось небо. – Шелковый путь из Китая… Шли караваны в Европу…

Возникло странное, похожее на головокружение чувство. Граница, отмеченная взрыхленной полосой, была той линией, за которой присутствовало нечто огромное, таинственное и чужое. Присутствовал Китай, откуда бесшумно катился свет. Линия обводила на земле место, где разместились его народ, он сам, его близкие, могилы его родни. Эта зыбкая линия отделяла от другого мира все, что принадлежало ему. Линию провели не только в казахстанской степи, но и в мироздании в целом, среди звезд и галактик. Граница существовала в бесконечной Вселенной, вычленяя из нее отдельный участок, который оберегался силой оружия, международными уложениями, священными ритуалами, делавшими границу подобием языческого божества, а пространство, выделенное для проживания его народу и государству, религией, которую надлежало всем исповедовать. Как если бы Бог создал контурную карту, расстелил у себя на столе, раскрашивая в зеленый, желтый и красный. Однако этой священной картой пренебрегали дующий в степи утренний ветер, льющийся через горы свет, перелетающий контрольно-следовую полосу высокий медлительный ворон. Это делало священную границу иллюзорной, зыбкой и временной, сотворенной не Богом, а упорными усилиями людей, у которых эти силы то возрастали, то таяли. Народы колыхались в чащах своих территорий, переплескивались через края этих чаш, ломали непрочные стенки.

Он двигался на "бэтээре" вдоль границы, испытывая головокружение, как если бы пытался совместить бесконечно большое, божественное, и временно-малое, человеческое.