Надпись

Коробейников смотрел сквозь слезы, сквозь красное, розовое, белое. У него глохло сердце, он был близок к обмороку. Древнее, языческое, колдовское слышалось в женских причитаниях. От курганов, домовин, могильных камней несся этот вопль и клекот. Лесное звериное завывание, птичье ауканье и кукование звучало в бабьих плачах. Казалось, в этой брезентовой палатке вся деревенская Русь оплакивает сыновей, погибших во все века на земле. Те же кликуши в платочках, плачеи в долгополых платьях, неутешные вдовы и матери шли за порубанными в сечах, за простреленными на редутах, за исколотыми штыками, побитыми картечью и снарядами. Родное, вековечное, неутешное, разлитое по огромным русским пространствам доносилось из этих плачей. Коробейников был почти без чувств от горючей и жуткой красоты этих кликов, от боли, неутешного горя и безнадежного моления, от жалости к убитым солдатам, к матерям.

Генералы и офицеры стояли поодаль. Зампред строго, не мигая, созерцал происходящее, слегка поворачивая голову старого усталого беркута, которому не впервой слушать надгробные рыдания. Эти рыдания, причитающие матери в черных платках, оцинкованные ведра с водой тоже были частью его огромного хозяйства, в котором надлежало поддерживать порядок, не допускать упадка и безалаберности. Полковник Трофимов отчужденно, чуть отвернув лицо, терпеливо слушал, как если бы, планируя операцию, предварительно внес в свой план и эти причитания, и цвет кумачовых гробов, слюдяной блеск пролитой на пол воды.

Женщины выплакали все свои силы, потеряли голоса, слабо сипели и всхлипывали, замирая на груди сыновей. Квитко, теребя гусарские усики, сделал знак солдатам. Те подошли к матерям, отнимали от гробов, выводили из палатки на солнцепек.

– Гробы на вынос! – приказал Квитко.

Солдатский плац, горячий, как противень. Пепельные листья кустов. Пыльные "бэтээры" с расчехленными пулеметами. Стальная вышка на фоне горчичных гор с выемкой Джунгарских ворот. Бледная бирюза соленого озера Жаланашколь. На раскаленной земле, в розовом пламени – открытые гробы с гипсовыми белыми лицами. Прислоненные красные крышки. Тусклая, без тени, шеренга солдат. Почетный караул с автоматами. На солнцепеке, в слепящем пятне – родители убитых героев. Могила, полная синеватой тени, с грудами каменистой земли. Генералы, полковники, окружившие величественного старика – нахохленный френч, золотые эполеты, красные струи лампас. Журналисты, то и дело мерцающие бледными вспышками, растворившие блокноты.

Зампред шагнул на негнущихся ногах, покидая свиту. Гордо, грозно озирал плац, двигал коричневыми складками шеи.