Надувной ангел

Между тем Нугзар порядком оброс седыми волосами и бородой, лицо его полностью почернело, а правый глаз совсем засох и запал. Зато окровавленный левый глаз светился как у киборга. На чем бы он ни сфокусировал взгляд, там появлялась красная точка, как от лазерной указки. Даже родная мать и та не смогла бы опознать в этом почерневшем Нугзара Чикобаву.

По всей видимости, Гурджиев создавал из него некоего робота, которого программировал по-своему. Чикобава уже сильно отдалился от нормы: обычный человек таких условий не выдержал бы. Теперь он не нуждался ни в еде, ни в сне, ни в чем остальном, жизненно необходимом. Каждое утро Гурджиев раздевал его догола, клал на разложенный на полу целлофан и разминал каждую мышцу и сустав, не исключая челюсти и язык, подолгу тщательно смазывал и массировал машинным маслом – чтобы тот не одеревенел окончательно.

Вначале Гурджиев чем только не пытался смягчить дубеющую кожу Чикобаве – начиная с питательных и увлажняющих кремов, разложенных на туалетном столике спальни, и заканчивая самыми разными видами бальзамов. Однажды даже побрызгал антизагарным спреем. Но ничего так не помогло Нугзару, как обычное машинное масло, чье лечебное свойство Рай обнаружил совершенно случайно.

В тот день, рыская в поисках черной ткани для рясы Нугзара, Гурджиев заглянул в кладовку и нашел не черную ткань, а наполненную черноватой жидкостью пластмассовую банку. Долго не раздумывая, сразу намазал Чикобаву, а тот, как по команде, тотчас стал хрустеть намного меньше. И кожа, если и не стала до конца эластичной, приобрела некоторую упругость. Рай не заметил, что из нагроможденных в кладовке книг нарочито высовывалось одно ветхое издание с выцветшей золотой надписью на корешке: Грибоедов. Кто-то или что-то настойчиво и тщетно старалось устроить встречу этих двух великих духов.

При каждом массаже Фуко недовольно рычал – ревновал, что внимание уделяется другому. Иногда пытался слизывать масло, но Рай не давал: «Нельзя, фу!»

– Не обижаешься, хабиби, что обрабатываю тебя этим маслом? – то и дело спрашивал Нугзара Гурджиев, массируя его тело.

– Н-нет, – хрипел Чикобава.

– И не надо, – Гурджиев который раз уже повторял ему: – Ты же видишь, что помогает. Человек – это машина, хабиби.

А тому массаж так или иначе помогал. Скрипа стало меньше, простые движения начали удаваться. Рай очень хотел, чтобы Нугзар мог вертеться, как дервиш, или крутить педали велотренажера, но пока это было невозможно себе представить. То, что после смазки маслом он мог медленно перемещаться по квартире и держать книгу, уже было большое дело. Главное, чтобы читал хотя бы кондаки и икосы. И Чикобава, подобно пустыннику, молящемуся на столпе, стоял в углу гостиной и все ночи напролет тихо бормотал акафисты и тропари. В освещении не нуждался – своим лазерным глазом он прекрасно видел в темноте. Единственное, увлекшись чтением, он иногда непроизвольно повышал голос и будил съежившегося на диване Гурджиева. Тот рычал ему:

– Тише ты, елки-палки!

Покаянные песнопения

В старую квартиру Горозии заходили так редко и ненадолго, что почти не замечали успехов вставшего на путь веры Чикобавы. К тому, что стоящий в углу гостиной облаченный в рясу Нугзар без конца читал молитвы, они уже привыкли. Иногда он даже тихо распевал. Что они замечали, так это смрад, который с каждым их визитом становился все более невыносимым. В комнате стояла резкая смесь запахов падали, пыли, моторного масла и псины, к чему примешивался тонкий, сладковатый аромат медовой свечки. Обстановка все больше напоминала квартиру, в одного из обитателей которой вселился дьявол, а другие жильцы пригласили экзорциста для его изгнания. Усиливая это впечатление, Нугзар бормотал молитвы при свете желтоватых медовых свечей. На стене висела приколотая кнопками бумажная икона святого Маврикия, которую Гурджиев вырезал из старого «Оракула». Если бы не лазерный глаз Чикобавы, можно было бы подумать, что это его фото – Нугзар и Маврикий были похожи, как близнецы. Поскольку вся квартира была в пыли, а стены и пол замызганы маслом, стекающим с тела Чикобавы, создавалось впечатление, что злой дух изгадил все вокруг зловонным гноем и кислой слизью.

Однако Горозий все меньше интересовало, кто там что изгадил или бормотал. Они не стали бы горевать, даже если квартира превратилась бы в космический корабль, в уголке которого незаметно обустроился Чужой. Басни Гурджиева уже постепенно надоедали. К тому же в последнее время тот гнал что-то совершенно невразумительное, беседовал о разрыве связи между новой корой головного мозга Чикобавы и его лимфатической системой: «Как правило, в таких случаях человек не теряет разум, – говорил он, – а эмоции пропадают. А в случае с Нугзаром все наоборот. У него пропал разум, но осталась главная эмоция – покаяние». И потом неизменно спрашивал:

– И вы понимаете, что это значит?!

Однажды Нико спросил, что же это значит, на что Гурджиев спокойно ответил:

– То, что Нугзар вроде мышки Рамана.

– Мышки? – Нико показалось, что ослышался.