Надвигается беда

– Верно. Говорили. И ради этого ты сунешь голову в проклятую костоломку? Ну, вытянут тебя, да только после этого ты и думать забудешь, зачем оно тебе понадобилось!

– Нет уж, не забуду, – упрямо выдохнул в ночь Джим.

– А я тебе говорю – забудешь! Просто уйдешь и бросишь меня здесь, Джим.

– С чего это мне тебя бросать? – запротестовал Джим. – Не собираюсь я. Мы вместе будем…

– Вместе? Только ты на два фута выше, да? Будешь смотреть на меня сверху и хвастать своими руками-ногами. И о чем это мы говорить будем, скажи на милость, если у меня в карманах полно веревок для змеев, камушков и лягушачьих лап, а у тебя там будет чисто и пусто? Об этом, что ли, мы будем говорить, что ты бегаешь быстрее и запросто можешь меня бросить…

– Да не буду я тебя бросать, Вилли, никогда не буду!

– Мигом бросишь. Ладно. Давай. Оставь меня. У меня же есть перочинный ножик, со мной все в порядке. Буду под деревом сидеть, в ножички играть. А ты совсем свихнешься на этом черном жеребце, что носится кругами, да, слава богу, теперь-то уж не понесется больше…

– Это ты виноват! – выкрикнул Джим и замолчал.

Вилли сжал кулаки.

– Ты, значит, хочешь сказать, что надо было дать этому маленькому прохиндею спокойно превратиться в большого прохиндея и открутить нам головы? А может, надо бы и тебя пустить туда покататься и помахать мне ручкой на прощанье? А я бы, значит, помахал тебе, да, Джим?

– Уймись ты, – пробормотал Джим. – Поздно теперь говорить, сломана карусель…

– А как починят ее, так сразу прокатят назад старину Кугера, чтобы он помоложе стал да вспомнил, как нас звать. И вот тогда они придут за нами, эти бормоглоты, нет, только за мной придут, ты ведь перед ними извиняться задумал, ты же скажешь им, как меня зовут и где я живу…

– Я не сделаю этого, Вилли, – произнес Джим сдавленным голосом.

– Джим! Джим! Вспомни. В прошлом месяце проповедник говорил: всему свое время, сначала одно, потом – другое, одно за другим, Джим, а не два за двумя, помнишь?

– Всему свое время, – тихо повторил Джим.

И тут до них донеслись голоса. В полицейском участке говорила женщина, а мужчины что-то отвечали ей.

Вилли быстро кивнул Джиму, они пробрались через кусты и, подкравшись к окну, заглянули в комнату.

За столом сидела мисс Фолей, напротив – отец Вилли.

– …В голове не укладывается, – говорила мисс Фолей, – подумать только: Джим и Вилли – грабители! Надо же, в дом пробраться, взять, удрать!

– Вы точно их видели? – тихо спросил мистер Хеллоуэй.

– Я закричала, и они посмотрели вверх, а там – фонарь…

«Она молчит про племянника, – подумал Вилли, – и дальше молчать будет. Видишь, Джим! – хотелось крикнуть ему. – Это ловушка! Племянник специально поджидал нас, чтобы в такую заварушку втянуть! А там уж неважно будет, что мы кому про карнавалы с каруселями рассказываем. Хоть полиция, хоть родители – никто не поверит!»

– Я не хочу никого обвинять, – продолжала меж тем мисс Фолей, – но если они не виноваты, то где же они?

– Здесь! – раздался голос.

– Вилли! – отчаянно прошептал Джим, но было уже поздно.

Вилли подпрыгнул, подтянулся и перескочил через подоконник.

– Здесь, – просто сказал он.

27

Они неторопливо шли домой по залитым луной тротуарам. Посредине – мистер Хеллоуэй, по бокам – ребята. Уже перед домом отец Вилли вздохнул.

– По-моему, не стоит тебе, Джим, нарываться на неприятности с твоей матушкой посреди ночи. Давай ты ей утром расскажешь, а? Ты, надеюсь, сможешь попасть домой по-тихому?

– Запросто! – фыркнул Джим. – Глядите, что у нас есть…

– У нас?

Джим небрежно кивнул и отодвинул со стены густые плети дикого винограда. Под ними открылись железные скобы, ведущие прямо к подоконнику Джима. Мистер Хеллоуэй тихо засмеялся, но внутри содрогнулся от внезапной острой печали.

– И давно это здесь? Впрочем, ладно, не говори. У меня в детстве такие же были, – добавил он и взглянул на затерянное в зелени окно Джима. – Здорово, конечно, выйти попозже… – Он остановил себя. – Но вы не слишком поздно возвращаетесь?

– Да нет. На этой неделе – первый раз после полуночи.

Мистер Хеллоуэй поразмышлял немножко.

– Полагаю, от разрешения никакого удовольствия бы не было, так? Еще бы! Тайком смыться на озеро, на кладбище, на железную дорогу или в персиковый сад…

– Черт! Мистер Хеллоуэй, и вы, что ли, тоже, сэр?..

– Еще бы! Но только – чур, женщинам ни слова. Ладно. Дуй наверх, и чтоб до следующего месяца про эту лестницу забыть!

– Есть, сэр!

Джим по-обезьяньи взлетел наверх, мелькнул в окне, закрыл его и задернул занавеску.

Отец Вилли глядел на ступени, спускавшиеся из звездного поднебесья прямо в свободный мир пустынных тротуаров, темнеющих зарослей, кладбищенских оград и стен, через которые можно перемахнуть с шестом.

– Знаешь, Вилли, что мне горше всего? – задумчиво обратился он к сыну. – Что я больше не в состоянии бегать, как ты.

– Да, сэр, – ответил Вилли.