Наджин. От войны к свободе в инвалидной коляске

До того как стать цифрой в статистике, в первую очередь они – люди.

Папа Франциск; Лесбос, 16 апреля 2016 года

1. Чужаки на своей земле

Я не коллекционирую марки, монеты или футбольные карточки – я коллекционирую факты. Больше всего мне нравятся факты о физике и космосе, особенно теория струн. Еще я собираю факты о королевских династиях, таких как Романовы. И мне интересно читать о противоречивых людях, таких как Говард Хьюз и Эдгар Гувер.

Мой брат Мустафа говорит, что стоит мне услышать что-то один раз, и я в точности все запоминаю. Я могу перечислить всех Романовых, от первого царя Михаила до Николая II, который был убит большевиками вместе со всей семьей; не пощадили даже младшую дочь Анастасию и мальчика-наследника. Я могу сказать точную дату, когда Елизавета II стала королевой Англии, дату, когда умер ее отец, дату коронации и дату ее дня рождения. Мне бы хотелось встретиться с ней однажды и спросить: «Каково это – быть правнучкой королевы Виктории?» и «Не странно ли то, что все поют песню о Вашем спасении?»

Еще я могу сказать, что единственное животное, не производящее звуков, – это жираф, так как у него нет голосовых связок. Это один из моих любимых фактов, но потом я предпочла помалкивать о нем, потому что люди начали называть жирафом нашего диктатора Башара аль-Асада из-за его длинной шеи.

А вот этот факт вряд ли кому-то понравится. Известно ли вам, что один из 113 людей в мире сегодня – беженец, вынужденный покинуть свой дом? Многие бегут от войн, как та, что разорила нашу страну Сирию, от войн в Ираке, Афганистане и Ливии. Другие бегут от террористов, как в Пакистане и Сомали, третьи – от преследования режима, как в Иране и Египте. Еще бегут от диктатуры в Гамбии, принудительной воинской повинности в Эритрее, от голода и нищеты в странах Африки, которые я никогда не видела на карте. Я постоянно слышу, как репортеры говорят по ТВ, что поток беженцев из стран Ближнего Востока, Северной Африки и Центральной Азии в Европу – самый крупный со времен Второй мировой войны. В 2015 году в Европу бежали более 1,2 миллиона. Я – одна из них.

Я ненавижу слово «беженец» – refugee — больше, чем любое другое слово в английском языке. В немецком это слово такое же жесткое – Fl"uchtling. На самом деле оно означает второсортного гражданина с номером, нацарапанным на руке или же выбитом на браслете, и этот гражданин, как все надеются, куда-нибудь исчезнет. В 2015 году я стала цифрой статистики, стала номером. Как бы я ни любила факты, мы – не номера, мы – люди, и у каждого есть история. Эта история моя.

* * *

Меня зовут Наджин, что означает «новая жизнь», и можно сказать, что я для своих родителей была неожиданностью. У мамы и папы было уже четыре мальчика и четыре девочки. Я появилась на свет в новый, 1999 год, через 26 лет после рождения первого ребенка в нашей семье, старшего брата Шиара. Некоторые их моих старших братьев уже женились, а младшей сестре Насрин было уже 9 лет. До моего рождения все думали, что наша семья уже не пополнится, но… Моя мама чуть не погибла при родах и была так слаба после них, что за мной приглядывала моя старшая сестра Джамила, и я всегда думала о ней как о своей второй матери. Поначалу все были счастливы новому ребенку в доме, но затем я начала плакать, не переставая. Единственное, что могло меня успокоить, – это проигрыватель рядом со мной, играющий «Грека Зорбу», но эта мелодия так же сводила с ума моих братьев и сестер, как и мой плач.

Мы жили в пыльном, запущенном городке Манбидж в Северной Сирии, недалеко от границы с Турцией, в двадцати милях к востоку от Евфрата и дамбы Тишрин, которая обеспечивала нас электричеством. Мое самое раннее воспоминание – широкий взмах платья моей мамы, светлого кафтана, ниспадающего до ее лодыжек. У нее были длинные волосы, и мы звали ее Айи, а отца – Яба, и это были не арабские имена. Первое, что я узнала о себе, – я курдянка.

Мы были одной из пяти курдских семей на нашей улице, в городе, населенном арабами; арабы-бедуины смотрели на нас свысока и называли наш район «холм чужаков». По неписаным правилам мы должны были говорить на их языке в школе и в магазинах и только дома могли говорить на нашем курдском языке, курманджи. Это было очень трудно для наших родителей, которые не говорили по-арабски, они вообще были неграмотные. Над моим старшим братом Шиаром в школе смеялись другие дети, потому что он, как и наши родители, не мог говорить по-арабски.

В Манбидже были сильны традиции ислама, поэтому мои братья должны были ходить в мечеть, и если Айи хотела пойти на базар, один из них или мой отец должны были пойти с ней. Мы тоже мусульмане, но не настолько строгие. В старшей школе мои сестры и кузины были единственными, кто не покрывал головы.