Наедине с суровой красотой. Как я потеряла все, что казалось важным, и научилась любить

Но соблюдение законов моей семьи приносило лишь мимолетное облегчение. Большую награду обещал институт покрупнее – католическая церковь. Церковь была местом совершенства столь сладкого, что ее святые сияли золотыми нимбами, и мой безупречный дед пускал слезу всякий раз, перебирая пальцами черные жемчужные четки. Я хотела быть такой же благочестивой, такой же добродетельной. Прочитав в катехизисе историю о девочке, которая увидела ребенка на дороге и оттолкнула его с пути мчащейся машины, а сама погибла – но при этом умерла доброй католичкой, – я стала высматривать на улицах людей и животных, чтобы спасти их ценой собственной гибели. Тот факт, что моя смерть, похоже, могла каким-то образом сделать акт спасения более духовным, делал его и более желанным. После того как мне в семь лет сказали, что добрые благочестивые католики осеняют себя крестным знамением, проходя мимо церкви – любой церкви, – я стала креститься. Я интуитивно пришла к пониманию, что мой удел – убеждать других в моей добродетельности. И поэтому послушно полдесятка раз читала «Отче наш», как велел священник по итогам исповеди; а прежде он поучал меня в темной нише исповедальни «чтить отца своего и мать», хоть я и не упоминала в исповеди ни маму, ни папу, да и в неповиновении не сознавалась. Я хорошо выучилась послушанию.

Когда папа изрекал предсказания насчет своих детей, он говорил, что Стив будет астронавтом, Крис – ученым, а я – объявлял он, словно вручая мне наилучший возможный подарок, – «мисс Америкой-1982».

Моими грехами были ложь и алчность.

Я воровала в магазине неаполитанские кокосовые конфеты для субботнего утренника, пока это не заметил отец и не прогнал меня, вопящую «нет, папочка, нет!», по всему торговому залу к менеджеру, у которого, клянусь, был на подхвате знакомый коп. Тот продемонстрировал мне наручники и сказал, что мог бы забрать меня, и мне пришлось бы провести ночь в тюремной камере. В другой раз я убедила своего старшего брата Криса, который нес на себе тяжкий груз ожиданий, возлагаемых на первенца, и беспрестанно терзался чувством вины, что это он сломал крышку посудомоечной машины, встав на нее ногами.

И еще мне нравилось плести небылицы.

В игре «покажи и назови» я возбужденно демонстрировала фигурку из раковин, которую добыла на Рыбацкой пристани Сан-Франциско, или странную пасхальную корзинку, сделанную из опорожненного контейнера из-под отбеливателя, увенчанного резиновой головой Матери Гусыни; свои особенные предметы я готовила заранее, за несколько недель. Я с ликованием сообщала слушателям о том, что Митци, наша холощеная собака, наполовину бассет-хаунд, наполовину немецкая овчарка, якобы принесла щенков, которые копошились, скулили и засыпали, свернувшись рядом с белым маминым животом, как крохотные шарики черно-коричневого теста. На другой неделе героиней рассказов была наша несуществующая кошка Миднайт: она окотилась, и теперь котятки мяукали по всему нашему дому. Еще как-то раз моя мать была беременна двойняшками. Не знаю, почему я воспринимала рождение как средство решения моих проблем, – для меня оно ничем хорошим не обернулось.

* * *

По выходным мы с братьями занимались тем, чем хотел заниматься отец: рыбачили, ездили на базу ВВС наблюдать воздушные гонки истребителей, делали ставки на бегах и скачках, играли в боулинг, смотрели новые научно-фантастические фильмы, обыскивали розовые клумбы и парки Сакраменто во время ежегодно проводимой охоты за сокровищами, и мой отец был уверен, что «уж в этом-то году!» мы будем единственными, кто расшифрует еженедельные подсказки, и найдем предмет, который сделает нас «удачливыми победителями!» и обладателями огромного денежного приза. Папа был уверен, что от гигантского выигрыша его отделяет всего одна ставка, всего одна улыбка удачи.

Мой отец, похвалявшийся тем, что не способен заблудиться в лесу, был прирожденным походником и «дикарем», охотившимся на лосей и оленей. Больше всего я любила ходить с ним в походы и рыбачить. Наши вылазки были настоящими экспедициями, в начале которых папа загружал в фургон кулеры и спальные мешки, алюминиевые стульчики, удочки, нашу палатку весом в пятьдесят фунтов и – всегда – огромную упаковку спагетти, которые он готовил целый день. Я научилась стрелять из 22-го калибра, потрошить форель и выслеживать оленей. Природа, как я ее понимала, была одновременно прекрасна и опасна. По ночам под толстой шкурой парусиновой палатки я лежала без сна, затаив дыхание, испытывая в равных долях страх и благоговение оттого, что не вижу собственной руки, если помахать ею в считаных дюймах от лица, и воображая, как мои пальцы уплывают в ночное небо, точно звезды, в то время как папа сидел у костра, не подпуская близко медведей, вместе с Митци и двустволкой, прихлебывая виски «Краун Ройал».