Наедине со временем

Но задача у Карпова гораздо шире – не просто запугать. Нужно наравне с жертвами сионистских мракобесов от критики показать и спасенного от их мучений. Дымовая завеса Карпова опускается в виде статистических выкладок, например, на Булгакова, согласно которой за десять лет о писателе было опубликовано только три похвальных отзыва, а 298 враждебно-ругательных, причем можно только догадываться, кто плодил эти злостные отзывы и рецензии. А тов. Сталин – спаситель – взял под защиту, – свидетельствует Карпов, – этого талантливого автора. Оказывается, Сталин неоднократно смотрел его пьесы во МХАТе «Дни Турбиных», а позднее «Бег». Великий друг писателей объяснял свои симпатии: «Булгаков здорово берет. Против шерсти берет. Это мне нравится». Он помог Булгакову устроиться на работу в Художественный театр, многократно говорил с ним, подбадривая по телефону, да так «заподбадривал», что писатель чуть от голода не преставился.

Будучи много лет без работы, Булгаков неоднократно обращался к родному правительству и лично к Сталину с просьбой выпустить его за рубеж. Однако на свои многократные обращения он не получал ответа, что доводило его порою до нервных срывов, отражаясь на здоровье. Предоставленное, наконец, Сталиным место во МХАТе было жалкой подачкой, чтобы не умереть с голоду, попыткой навязать и закабалить партийной программой и соответствующим репертуаром великого писателя. Но все это остается вне познаний Карпова – великого разведчика и хроникера закулисных интриг своего времени. И невдомек ему, что Сталин ставил своей целью организовать советскую литературу по принципу «большого колхоза», а для этого продемонстрировать добровольный характер этой «коллективизации». Здесь все было пущено в ход: и подкуп (в виде домов творчества, распределения тиражей, Сталинских премий «понятливым»), и всемирный авторитет писателя-гуманиста, и, конечно, привычное средство – запугивание и прямые репрессии[11]. И спросить разъяснений нельзя, ввиду смерти вождя, оставив это на его совести, соразмерно заслугам.

Конечно, нельзя ни в коей мере отрицать успехи советской культуры в самых разных ее областях. Были, безусловно, и мировые шедевры, успехи в науке и технике, спорте. Но возникали они в процессе противостояния творцов цензорам, бюрократам и стукачам всех уровней. На память приходят роман Гроссмана «Жизнь и судьба», повести Дудинцева, произведения о Сталинграде В. Некрасова и т. д.

Еще Бенкендорф предложил Николаю I создать политическую полицию нового типа, контролирующую не только поступки, но и мысли и настроения. Бенкендорф заявил издателю А. Дельвигу: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и Вы не имеете права в объяснении со мной на них ссылаться или ими оправдываться». Заговоров и тайных обществ 3-е отделение не выявило. Впервые в России, да и, пожалуй, в мире, секретная полиция столь основательно занялась идеологией и творческой интеллигенцией. По словам историка Н. Эйдельмана, «когда Пушкин отклонился от правильного пути к добру, генерал писал ему вежливые письма, после которых не хотелось жить и дышать. Пушкин едва не прослезился от радости, по его собственным словам, когда Николай I сказал, что сам будет его цензором».

Но вернемся к познаниям Карпова, связанным с убийством Троцкого: правдоподобную информацию об этом мокром деле, стоящем в череде подобных сталинских успехов, можно было получить только благодаря связям из первых рук и от первых лиц. К этому событию, произошедшему на чужой территории, СССР официально не имел никакого отношения, да и по определению не должен был иметь, ибо в противном случае он бы выступал как инициатор вооруженного конфликта с последующим убийством лица, наделенного правительственной аккредитацией на жительство.