Наемник

– Ладно. – Глеб тяжело взглянул на Вайбера. – Я согласен. Дополнительное условие: в ангар штурмового носителя нужно установить эвакуационный модуль, рассчитанный на двух человек. Твой пилот покинет на нем планету, в случае если мы отыщем Айлу. Это действительно снимет часть вопросов относительно завершающей части миссии.

Генрих вытер крупные капли пота, выступившие на лбу. В тесном помещении было душно. Жестом отправив охранников на улицу, он коснулся сенсора на внешней поверхности импланта:

– Зирек, срочно готовь к старту наш резервный штурмовой носитель! Я прибуду, – он взглянул на миниатюрный дисплей кибстека, – к семи. Передай Стивену, чтобы готовился к вылету. К моему приезду он должен быть на месте. Группе обеспечения – подготовка к внеплановому старту. Подготовь эвакуационный модуль, на двух человек. Все. Работайте.

Закончив отдавать распоряжения, Генрих повернулся к Дымову:

– Голоден?

– Нет.

– Тогда не будем терять времени. До стартовой площадки лететь почти час. – Он взглянул на Фолера и добавил: – А ты молись, чтобы с Айлой ничего не случилось. Иначе не жить тебе, Дик.

* * *

Стартовые площадки частного космодрома, принадлежащего Генриху Вайберу, располагались в центре материка среди пустошей, в полутысяче километров от Эрла.

Все время, пока длился перелет, Глеб дремал, набираясь сил. За годы заключения он научился абстрагироваться от любой реальности, погружаясь в свой внутренний мир, где чувствовал себя вполне комфортно. О том, что жизнь пролетела мимо, он не задумывался. В субъективном восприятии Глеба с момента последнего боя прошло всего два года. Десять лет, проведенные в камере низкотемпературного сна, истощили организм, но не состарили его. Этот период ледяного безмолвия не оставил следов в душе и рассудке, он не воспринимался как время.

Первые шесть месяцев после пробуждения походили на кошмарный сон, полуосознанное существование в ином измерении. Большую часть времени Дымов находился под воздействием вводимых ему препаратов, и этот отрезок, наполненный жуткими воспоминаниями, насильно вырванными из глубин памяти, ради испытаний создаваемого на Стелларе мыслесканера, оставил глубокий шрам в его рассудке.

Моральная травма заживала долго. Полтора года, проведенные на орбитальном заводе в системе Элио, почти не запомнились Глебу. Дни, похожие один на другой, утомительный труд, порой доводящий до тихого бешенства, не прибавили к его характеру и мироощущению ничего хорошего.

Он не понимал, зачем нужны операторы, управляющие посредством мысленных команд сервами, работающими в зонах опасных производств? К чему такие сложности? Кибермеханизмы способны трудиться более производительно, если запрограммировать их, а не усложнять технологию.

Только освободившись, он постепенно и болезненно начал постигать основы новой послевоенной реальности. По сути, Глеб оказался в совершенно чуждой обстановке, где существовало незнакомое ему понятие: «мирная жизнь».

Месяц он провел в Раворграде, пока, в соответствии с законами Элио, ему оформляли гражданство планеты.

Оказавшись на свободе, он как будто очнулся. Казалось, что бой на Роуге происходил вчера, двенадцать лет объективного времени, минувшие после капитуляции Альянса, выпали из субъективного восприятия Глеба. Дымов ничего не мог поделать с собой, он жил критериями войны, обстановка боевых будней, въевшаяся в разум, никак не совмещалась с новой реальностью, он не принадлежал этому времени, не воспринимал его законов, традиций, условностей, ему было душно, хотелось вырваться, но куда?

Нет ничего удивительного в его тоске по Нике.

Искусственный интеллект серв-машины был и оставался его единственным другом, нематериальным воплощением грез, существом настолько близким по духу, что жизнь без мысленного контакта с «Одиночкой» теряла смысл, вновь превращалась в серый ручеек будней.

Миром, в котором очутился Глеб, правил страх перед машинами. Люди, пережившие войну, особенно старшее поколение, боялись смотреть в ночные звездные небеса. Они трудились тяжело и самозабвенно, как будто мифические демоны похитили их души, оставив внутри лишь инстинктивный страх да тяжкие, похожие на пепел воспоминания.