Наёмники Гора (ЛП)

— Тебе стоит научиться тому, как следует обращаться с женщинами, — заявила Боадиссия. — Это Тебе может пригодиться.

— Ты тоже женщина, — напомнил я.

— Не умничай, — фыркнула она. — Я — свободная женщина.

— Туда, туда, — указывал Косианский солдат. — Не растягиваться.

Мы вернулись в колонну беженцев и продолжили свой путь через лагерь. В моём кошеле лежал мешочек наполненный монетами, плотно наполненный, хотя и главным образом невысокого достоинства, того, которое, не должно было привлечь внимания. Получив деньги от офицера в Торкадино, а не стал отказываться, оставив их себе. Оставалось только попытаться оправдать его доверие. На первый взгляд, средств было более чем достаточно, чтобы добраться до Ара. А ещё в моих ножнах лежали его письма, и мои охранные грамоты. Ещё бы знать, что меня ждёт впереди.

— Туда, — показал нам направление следующий солдат.

— Кстати, Ты так и не выслушал моё стихотворение целиком, — напомнил мне Хурта.

— Верно, — неохотно признал я.

В следующие несколько енов я был потчеван последним произведением Хурты. Он читал его с необузданной экспрессией, на ходу то тут, то там изменяя строки, без каких-либо предрассудков подвергая целые части немедленным и ошеломительным пересмотрам, необузданным и массовым, несомненно, частью оправданным, а чаще спорным, если не ужасным.

— Ну, как? — поинтересовался поэт, наконец-то, добравшись до конца.

— Я ничего никогда не переживал ничего подобного этому, — признал я.

— Правда, — нетерпеливо спросил он.

— Конечно, — заверил его я, — кроме, конечно, некоторых из твоих стихов.

— Само собой, — довольно сказал он. — А как Ты думаешь, это станет бессмертным?

— Трудно сказать, — покачал я головой. — Ты волнуешься по поводу этого?

— Немного, — скромно сказал Хурта.

— С чего это? — удивился я.

— Но ведь оно посвящено Тебе, моему другу, — объяснил он.

— Не понял, — сказал я.

— Предположите, что оно станет бессмертным, — предложил парень.

— Ну и что?

— А это вполне может произойти, — заявил он, — ведь это настоящее произведение Хурты.

— Ну и? — поощрил я его.

— Но ведь тогда Ты, возможно, навсегда останешься в истории, как не более чем презренный, отвратительный, печально известный соня.

— Я понял причину твоего беспокойства, — кивнул я.

— И даже если это и верно, — продолжил Хурта, — все равно, Ты мой дорогой друг, и я просто не могу позволить себя, так с Тобой поступить. Я просто не знаю, что мне делать!

— Посвяти это стихотворение некому мифическому человеку, — посоветовал я, — кому-то, кого Ты сам придумал.

— Изумительное предложение! — обрадовано закричал Хурта и, обернувшись к шедшему вслед за нами беженцу, поинтересовался: — Извините меня, Сэр, как Вас зовут?

— Гней Сориссиус из Брундизиума, — представился тот.

— Спасибо, Сэр, — поблагодарил его Хурта, и радостно сообщил мне: — Я посвящаю стихотворение Гнею Сориссиусу из Брундизиума.

— Чего? — не понял Гней Сориссиус из прибрежного города.

— Радуйся, — объявил ему Хурта. — Ты теперь можешь умереть с чистой совестью, поскольку только что стал бессмертным.

— Чего? — несколько встревожено переспросил Гней Сориссиус, опасливо косясь, на большой топор, висевший на плече Хурты.

— А что, если Ты откажешься от своего стихотворения, — решил уточнить я, — вдруг почувствовав, как это часто с Тобой бывает, что оно, возможно, не дотягивает до твоих невероятно высоких стандартов, или если Тебя сильно ударят по голове, а я такие случаи знавал, и Ты просто забудешь его?

— Я понимаю, что Ты имеешь в виду, — серьезно сказал Хурта. — В этом случае я отказал бы бедному Гнею в его месте в истории.

— Конечно, — закивал я. — Не справедливо делать его настолько зависящим от Тебя.

— Это точно, — признал мой друг.

— Предположи, что он, считая себя бессмертным, начинает поступать опрометчиво, ничего не опасаясь, рискуя почём зря и, возможно, отвечает за свои неудачные и печальные действия?

— Об этом я как-то не подумал, — признал Хурта.

— Ты мог бы почувствовать себя ответственным за печальные последствия, — заметил я.

— Ага. Я — чувствительный товарищ.

— А, кроме того, он может всё жизнь жить в тревоге, не зная, отставил ли Ты это стихотворение или нет, и таким образом не зная, бессмертен ли он всё ещё или уже нет.

— Правда, — простонал Хурта. — И что же мне делать?

— Эй, это Ты не про то ли часом стихотворение говоришь, про товарищей, что спят допоздна, — вмешался в нам разговор Гней, — которое декламировал в течение прошедших десяти енов?

— О нём самом, — признал Хурта.

— Отлично, — сказал Гней, — но я привык вставать каждое утро в четвёртом ане.

— В четвёртом ане? — крикнул ошеломленный Хурта. — Так рано!

— По моему мнению, — бросил мужчина, казавшийся в довольно дурном настроении, подозреваю, вызванным тем, что его выставили из Торкадино, оставив из имущества немногим более его одежды, — люди, которые остаются в мехах дольше, ничем не лучше ленивых слинов.

— Ох, — вздохнул Хурта.

— Вот именно, — подчеркнул свои слова Гней.

— Боюсь, я не смогу посвятить Тебе свое стихотворение, — признал Хурта. — Ты встаёшь слишком рано.