Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ)

— Так, ну, допустим, стихотворение подобрали. А как теперь ты непосредственно собираешься передать его? — всё с тем же сомнением осведомилась этикетка.

— Сначала мы дождёмся, когда будет поздно… — уверенно начала бутылка.

— А как мы отсюда об этом узнаем? — удивилась пробка.

— Как-то не приходило на ум. Ну, не суть важно — будем транслировать круглосуточно. В общем, это что-то вроде вибрации, создаваемой камертоном. Человек не способен уловить наш посыл на сознательном уровне, но нам это и не требуется — тот сразу же обойдёт барьер предубеждения тихой сапой, снимет часового сознания, смахнёт пыльный налёт повседневности с души и растворится в бессознательном, — с непоколебимостью знатока заверила бутыль.

— Сколько лет храним здесь алкоголь, но первый раз такое слышим, — неожиданно поделились стены.

— А чего вы хотели? Если, как бутылка, веками держать в себе вино — ещё и не так понесёт, — язвительно заметил мрак.

— Фу, как грубо. Как прозаично. «Алкоголь». Фи. Да вино — это целая вселенная! Впрочем, кому я всё это рассказываю, — с раздражением проворчала бутыль.

— Это всё лирика, — заметили полки. — Но даже если ваша безумная затея вдруг увенчается успехом, вам не будет жалко человека?

— А его-то нам чего жалеть? Во-первых, то, что он приобретёт — дорогого стоит. А во-вторых, такой роскошный поступок может позволить себе далеко не каждый, — заметила пробка.

— Во-первых, — скептически начала пыль, — это дело подсудное, и, учитывая стоимость данного образца вина, срок или штраф будет грозить немалый, не говоря уже о том, что после такой выходки бедолаге не устроиться работать даже дворником. Скандал будет ещё тот. А во-вторых, это не самое страшное. Самое страшное то, что, отведав такой древний напиток, человек может загнуться прямо здесь, в этом винном склепе, прямо на холодном полу. Откровенно говоря, когда-то это, может быть, и было вино, но уж теперь-то это не вино, а просто дорогостоящая коллекционная отрава, которой можно любоваться, восхищаться, гордиться, но пить — увы и ах. И всё потому, что его заметно передержали.

— Эй, выбирай выражение, пылюка! — возмутившись, в сердцах выпалило вино, хотя в какой-то степени оно понимало и даже разделяло взгляды и опасения пыли. Просто, на чувственно-эмоциональном уровне оно опасалось, что так и не передаст всё то, что было накоплено им за эти долгие годы: всю красоту, весь вкус, всю мудрость и поэзию.

В какой-то момент вино разошлось так, что, казалось, будто оно вскоре вскипит и взорвётся вместе с бутылкой, оставив разводы на полках и стенах. Но, подавив в себе подобный порыв, вино вняло голосу разума и, несколько успокоившись, заметило:

— А вообще, конечно, всё верно. В любом случае, насилие — не выход. Но ничего: я ещё храню и вкус, и цвет, и аромат и верю, что моё время рано или поздно придёт. Просто пока они к этому ещё не готовы. Всему необходимо соответствовать — и красоте, и мудрости, и поэзии. А выдержанному вину — необходим выдержанный человек.

— Что ж, как знаешь. Мы в любом случае тебя поддержим, — заверила бутылка.

— Да, да, поймём и поддержим, — поддержали её этикетка и пробка.

Конечно, и старой выцветшей этикетке, и пропитавшейся со дна пробке, и своенравной бутылке, по большому счёту, должно было быть всё равно, ведь выпьют когда-либо это вино или не выпьют — для них самих мало что изменится. Но на самом деле им не было всё равно, и это называлось дружбой.

Ржавый гуманист

Человек создаёт машины, действующие как люди, и создаёт людей, действующих, как машины. Эрих Фромм

Жену нашёл он на помойке: собрал из банок и гвоздей, обрезков труб, посудомойки и старых ржавых лопастей. Болты, шурупы, гайки смело он превращал в младое тело. А шестерёнки и пружины придали грациозность ей.

В краю, где ржавые кентавры и исполины-мехозавры ведут борьбу среди камней за то, что им всего важней, на груду ветхих запчастей своих врагов перебирая, — не жили и не умирали творенья живших здесь людей, что, не жалея тополей и рощ цветущих краски дивной, — решили естеству противный соорудить тут зиккурат. Из стали, пластика и камня тот дымом смачным был богат; пуская едкий аромат, которым воздух отравлялся, он источал токсичный яд, им в реки смело испражнялся, где стали гибнуть все подряд, кто жил там, пил или купался.

Теперь средь каменных развалин, где не сыскать вам и плюща, кишели, словно саранча, машины, облик чей печален, существование влача. Уж в лету канули эпохи, все реки грязные иссохли, и звери дикие подохли, не видя светлого луча.