— Вы знаете эту женщину? — спросила она.
— Еще бы! Моя покойная, отпетая, но вечно живая супружница, свет моих очей, жить без тебя не хочу, лапушка любимая! — запричитал Папаня.
— Когда умерла Оксана? — спросил Ванечка.
— Вы и по имени уже вычислили? — Папаня не особенно удивился.
— Когда она умерла? — повторил Ванечка.
— Давно, до революции, — ответил Папаня и захрапел.
— Не притворяйся, Папаня, — сказала Верка.
Ванечка пощупал Папане пульс, потом приподнял веко.
— Нам его не разбудить, — сказал он. — Придется ждать.
— Он ее не видел, — сказала Елена громко, чтобы перекрыть Папанин храп. — Он думает, что она давно умерла.
— Тогда все ясно, — вздохнул Ванечка. — Они ее выпустили, когда нужда в ней пропала. Она была обречена.
— Теперь надо отыскать этого… квартиросъемщика, — сказала Елена.
— Олега Владиславовича, — подсказала Верка. — Почему он не приехал в больницу?
Ее вопрос остался без ответа.
Они вернулись в дом.
Ванечка вытянул из тумбочки в углу единственный ящик. Ящик был набит бумажками. Среди них оказались и фотографии.
Фотографий Оксаны они не отыскали.
Зато увидели «Инстинкт и нравы насекомых» Фабра. Елена даже присвистнула.
«Никогда бы не подумала, что такая воспитанная тетенька умеет свистеть».
— Мне домой надо, — попросилась Верка.
— Пошли вместе, — сказала Елена Борисовна.
— А я останусь, — заметил Ванечка. — Покопаюсь в доме без разрешения хозяина. Мне можно, я ведь не милиция.
— Поищешь документы?
— И документы тоже.
Он присел за стол и принялся открывать том Фабра на страницах, заложенных узкими полосками бумаги.
— Вот именно, — повторял он, — вот именно!
Елена заглянула ему через плечо. Верка тоже заглянула, но ничего интересного не увидела. Там были нарисованы какие-то худые осы.
Верка провела Елену по тропинке сквозь мокрую крапиву. Хорошо еще, что врачиха была в джинсах. Халат был надет как плащ. Почему-то она не стала оставлять его в машине.
Когда Верка подошла к дому, ее живность почуяла — идет кормилица, и подняла галдеж.
Верка оставила Елену в большой комнате, а сама стала переодеваться. Было приятно одеться в свое, сухое. Верка позвала Елену кормить зверинец, но та отказалась. Она была городской женщиной и обращаться со зверьем не умела.
Уходя, Верка даже спросила:
— А вы сама пушкинская?
— Нет, я из Харькова. Мой дедушка был отчаянный революционер.
— А потом?
— Потом они приехали в Москву, и дедушка кончил как все революционеры.
Верка не знала, чем кончили все революционеры, но спрашивать не стала — все равно не объяснят.
Верка дала Елене семейный альбом с фотографиями. Она открыла его на странице с фотографией, на которой мама и папа сидели голова к голове, как фотограф велел, а мама держала на руках маленькую Верку. Счастливая картинка! Верка ее ненавидела, потому что фотография всегда напоминала ей, какая паршивая у нее сложилась жизнь. А на фотографии все счастливые. Разве это не издевательство?
— А что Ванечка знает про мою маму? — спросила Верка.
— Красивая она у тебя, — сказала Елена.
— Была красивая, — поправила ее Верка.
— Никогда не надо отчаиваться.
— До самой пенсии?
— Может, и до пенсии. Ты готова?
— Мы пошли?
— Не совсем так. — Елена чего-то ждала.
И тут по-птичьи заверещал ее мобильник.
— Да, — ответила Елена. — Мы у Верочки. Что у тебя?
Видно, Ванечка стал что-то рассказывать. Елена кивала и все время поправляла непослушную прядь на лбу. Потом она спрятала телефончик в сумку, что висела у нее на плече, улыбнулась Верке и сказала:
— Ты останешься здесь, а мы навестим твою соседку и поглядим на детеныша.
— Я не останусь. А что с Папаней?
— Спит.
— Честно?
— Я за него ручаться не могу. Может, и притворяется. Ладно, нечего время впустую терять. Сиди здесь, жди нас.
— И все?
Елена Борисовна улыбнулась:
— Ты у меня догадливая.
Она принялась копаться в сумке. Сумка у нее была мягкая, из дорогой кожи, в ней не только телефон — небольшой пулемет можно спрятать. Елена Борисовна вытащила плитку, похожую на костяшку домино, на ней даже были выдавлены белые кружки.
— Кнопка здесь, — показала она и сама нажала. — Мой мобильник поставлен на передачу. А это твой приемник. Ты будешь слушать, о чем мы говорим. И слушать очень внимательно.
— Нет, лучше я с вами пойду. Чего мне здесь сидеть?
— Большая, большая, но не очень умная, — покачала головой Елена Борисовна. — Тебя здесь знают как облупленную. Как только они тебя увидят, все наши потуги на камуфляж лопнут.
— А так?
— А так мы врачи, эпидемиологи. Сама все услышишь. Сиди и слушай. Как только услышишь что-то подозрительное, настораживайся.
— Ну хорошо, — согласилась Верка. — Может, вы и правы. А я пока курам подсыплю.
Котяра обиженно мяукнул.
— И тебя покормлю, и тебя, не бойся.
— Только приемник не забывай. Держи наготове. Ведь мы через несколько минут там будем.
— А Катьку я успею подоить?
— Покормить успеешь, подоить — нет. Вечером подоишь.
Ванечкина машина тормознула в луже возле калитки.
«Интересно, как он быстро примчался, знал, как доехать», — подумала Верка, но долго размышлять об этом не стала.
— Счастливо! — сказала она Елене Борисовне.
— К черту, к черту! — засуетилась врачиха.