Наездницы

С Джорджи это ощущалось как насилие, как что-то, чего нельзя было делать. Над чем мы совершили насилие, я не знала. Но я знала, что Джорджи уже никогда не станет прежним. Я знала это с самого начала. Письмо Сэма только подтвердило то, что я все время подозревала. Стечение обстоятельств. Сначала я думала, что могла бы все изменить, предотвратить трагедию Атвеллов. Существовало множество способов это остановить. Если бы я в тот день не отправилась на верховую прогулку. Если бы я просто возвращалась другой дорогой. Если бы Сэм не пошел на охоту с Джорджи. Если бы я не плакала, как маленькая девочка.

Но теперь я понимала, что все началось еще до моего рождения. С двух братьев и их сыновей. Дочь в этом уравнении была лишней. А потом мы все испытали на себе давление обстоятельств, которые поначалу не имели к нам никакого отношения. Мы реагировали на эти обстоятельства как могли, но не мы их создавали. Выгодная земельная сделка в Майами, на которую рассчитывал мой дядя. Депрессия, во время которой в моей семье усилилось ощущение превосходства над остальным миром.

Так что уверенности в том, что трагедии можно было избежать, не было. Это мог знать один Господь. Может, мне вообще не следовало рождаться? Мне было ясно, что только в таком случае эти события наверняка не произошли бы. Один из нас должен был уйти – я, Джорджи или Сэм.

Я остановилась на поляне и обернулась к мистеру Холмсу.

– Теа, – произнес он. – Теа.

Он коснулся моих сережек, маминого подарка. То, что мама и мистер Холмс, сами того не подозревая, прикасались к одному и тому же предмету, казалось возмутительным, но в то же время и каким-то образом утешало меня.

Что он видел тогда, почти год назад, подходя к нашей машине? Он ожидал нас, меня. Он смотрел на моего отца, который выглядел очень нерешительным. Папа нерешительно обошел свой грязный после долгой поездки автомобиль, а потом из него вышла я. Я выпрыгнула наружу, не дожидаясь, пока отец откроет дверцу с моей стороны. Нашел ли он меня дерзкой? Бесцеремонной? Теодора Атвелл из Флориды, которая проявила неразборчивость, хуже того, поступила очень дурно, и ее отослали прочь. Вначале из машины показались мои ноги, девичьи ноги, а потом и вся я. Я оказалась меньше, чем он ожидал, зато была очень хорошенькой и с идеальной осанкой. Может, он и не счел меня хорошенькой, но наверняка решил, что я интересная. И все это он разглядел в сгущающихся сумерках. Потом он осознал, что смотрит на меня слишком долго, и поспешил выйти наружу, чтобы поприветствовать нас.

– Теа, – снова произнес он.

Больше он ничего не говорил. Я все делала как бы по наитию, чего от себя не ожидала. Разумеется, я уже многое с ним делала, но никогда так раскованно и уверенно. Мы вели себя непринужденно, и это казалась правильным. Мне трудно было поверить в то, что кто-то, кроме нас с ним, когда-либо испытывал нечто подобное. Я никогда не хотела Джорджи так сильно.

Я поцеловала его, сжимая его щеки ладонями.

Потом я указала на землю, и он понял, он понял совершенно точно, чего я хочу, и он лег на землю, а я расстегнула ремень его брюк и помогла ему высвободиться из них.

Я опустилась на него, и он был таким большим и твердым внутри меня, и мне хотелось, чтобы это ощущение никогда не прекращалось. Это ощущение как будто оправдывало все, что я сделала, начиная с Джорджи. Это было ощущение того, что я не одинока. Но хотя осознание этого буквально пронзало меня, мне было грустно, потому что я знала, что мы это делаем в первый и последний раз. И в тот момент мне было трудно в это поверить. Просто невозможно. Я стискивала его плечи, а он вздернул мою блузку и сосал мои груди, и прижимал меня к себе. Я не верила в то, что еще когда-то смогу испытать такое ощущение. Я на мгновение замерла, потом наклонилась и поцеловала его. Наши тела были мокрыми и скользкими от пота.

– Не останавливайся, – прошептал он, и я пообещала, что не остановлюсь.

Я смотрела на его лицо, его полуприкрытые глаза. Что он любил, когда был ребенком? Держался ли он за руку матери, семеня за ней по обледенелой улице? Утешало ли его ее прикосновение? Обожал ли он слышать голос своего отца, читающего молитву? Должно быть, ему очень не хватало этого прикосновения и этого голоса, которые так быстро ускользали из памяти.

Я двигалась все быстрее, а он надавливал руками на мои бедра, опуская меня ниже, ниже, ниже на себя, а потом я изменила свое положение на нем и от наслаждения закрыла глаза, пытаясь запомнить это ощущение заполнившей меня надежды.

Я не хотела изгонять Джорджи из своих воспоминаний. Я хотела изгнать ту ночь и следующий день. Но оказалось, что это невозможно. Боль была частью удовольствия, и память о кузене включала и то и другое.

Утро в день турнира было невероятно прекрасным. Такое утро неизменно предвещает чудесный день. Если я часто называю дни, проведенные в Йонахлосси, чудесными, то только потому, что они такими были. Поскольку я не знаю, как описать их точнее, называю их чудесными. Как открытку, как картину, как нечто нереальное.