Наган и плаха

Лишь выехали за город, миновали окраины, движение на дороге успокоилось, машина побежала ровнее и, оглянувшись несколько раз, Ковригин убедился, что пассажирки его, утихомирившись, прикрыли глаза, обмякли, тихо засопели обе и уснули, словно и впрямь подчиняясь его команде. «Сморило, — улыбнулся он и осторожно повёл машину, сбавив скорость, — добирались, видать, тоже на нервах, по Серафиме заметно, тяжело досталась ей эта путь-дорожка, вся на ножах, приболела даже, в молодости ещё здоровьем особо не хвастала, а тут…»

И он вспомнил первую встречу, когда началось их знакомство, переросшее в привязанность, в баловство, а потом в любовь и мытарства несусветные, кончившиеся, как и должно было произойти, трагедией для обоих.

Ковригин искоса глянул на свернувшуюся клубочком, поджавшую под себя ноги Серафиму, поёжился от нахлынувших чувств: «Как девчонка малая! Красивая всё же Симка! Не угадать: тогда, десяток лет назад, краше была или сейчас милей кажется? Столько всего минуло, сколько страданий от неё перенёс, а взгляну — огнём душу так и жжёт!»

Попал Пашка Снежин, к семнадцати годам уже известный в городе отчаянный жиган, в банду Штыря не по своей воле. Вырос волчонком, не помня родителей, сызмальства не терпел над собой верховодства, руку, ему протянутую, куснуть норовил, другого от неё не ждал, окромя удара. Когда всерьёз принялся заниматься речным разбоем, дали знать ему про Штыря. К тому времени, оказывается, правил тот всей Верхней Волгой, сидя в Девичьих горах. Впрочем, называли те места Пашкины друзья-приятели и по-другому; нравилось им более всего — Жигулёвские, потому как роднее звучанье для сердца и ближе к их вольному промыслу. Волжская вольница — жиганские шайки обитали на правом берегу Волги в излучине Самарской Луки, в густых лесах, среди высоченных гор[20].

Упираясь в небо, громоздились лишь острому глазу доступные утёсы, коварные обрывы да глубокие овраги подстерегали смельчака. Поэтому ещё царские ищейки, немало наслышанные про лихую вольницу, про разбойничьи набеги на речных перевозчиков купеческих грузов, не спешили с облавами, а устраивая их под большим давлением начальства время от времени, особой ретивости не проявляли, желающих лезть на рожон, подставлять голову под пулю из непролазных кустов либо ловить вилы в бок из тёмных пещер особо не находилось. В густой чащобе среди волков и медведей обитал отчаянный бесшабашный люд, ошалевший от благости безграничной свободы, готовый терпеть любые лишения ради этого; ютясь в шалашах летом, в лютые морозы зарываясь, словно неведомые пресмыкающиеся под снег да и в норы под землю. Лоси, косули, кабаны и прочая мелкая живность, не считая разнообразной ягоды и грибов, служили им достаточным пропитанием круглый год. А как проглядывало да начинало пригревать солнышко, уносило льды мощными водами могучей реки, как появлялись первые суда, выбирался на белый свет и вольный хищный народец из схронов. Вот тут и держись купчище, не жди пощады! Большинство торговых дельцов, не накликая беды, заранее заключали договоры с атаманом, откупались, уплачивая дань, а кто жадничал, рассчитывал сэкономить да тайком проскочить мимо сторожевых постов, попадали в большую беду. В наказание да в устрашение другим учинялась над бедолагами жестокая потеха: пороли тех олухов принародно розгами и так жгли спины, что беспощадных палачей этих не иначе, как «жигунами», назвать нельзя было.

В общем, наслышался многого Пашка Снежин, прежде чем решился податься в те места. Где брехло, ворьём выдуманное, где былины народные, а где правда-матка, уже трудно было разобрать, да и некогда: пришло его время искать опору сильную, сомнения и терпения опасными стали, шли по его следам ищейки ушлые, запах тюрьмы в ноздри ударял.

Со своей верной шайкой отобранных бойцов ранней весной прибыл он на поклон к Штырю. Всё, что скоплено было, что в дороге подвернулось под руку, принесли, не тая, в дар атаману как аванс в общую казну. Тот их принял довольно сдержанно, на первых порах до себя не допустил. Обитал он где-то в горах неведомых, в пещере, куда и своих-то близко не подпускали не то чтобы чужаков. Пашка и не рассчитывал: пришлым всегда недоверие.

С неделю атаман выдерживал их в землянке под строгим присмотром чуть ли не за арестантов. Кормил сносно — вода да корка хлеба, а огрызались недовольные, били их пуще собак. Пашка тогда и каялся, и зубами щёлкал от злости, с кулаками на старшего смотрителя лез, не стерпев, но один не справился, подоспели трое, бока намяли. Больше он прыти не выказывал, чуял — бесполезно всё, надо ждать, раз сам влез в такое дерьмо. Тайком с подельниками задумали затеять побег, но упредили их, будто кто знал, позвали к атаману.