Наган и плаха

— Вырастил ты!.. — гневно рявкнул на него Богомольцев. — Пишут они, что вырастил ты нэпманов толстопузых, пожирающих все завоевания астраханского пролетариата и его былую славу. А от себя добавлю, ты уж не обижайся, взрастил ещё Иуду на свою голову! Позабыл про лучшего советчика своего Трубкина?.. А его в первую очередь гноить следовало. Он с первых дней следил за каждым твоим шагом и чуть что сигнализировал Ягоде. Хорошо, что у меня везде свои люди успевали перехватывать. Так он, сука, поведав про это, начал организовывать коллективные обращения в ЦК, ЦКК и самому товарищу Сталину. Но, как был остолопом, так ума не прибавилось, не понял он, что его штучки дурно пахнут. Это раскол партии на фракции, а с фракционизмом у нас!.. — он крепко сжал кулак и рубанул воздух. — Фракционисты теперь первейшие наши враги! Правильно Иосиф Виссарионович учит — самых коварных врагов ищи среди советчиков, шептунов, пытающихся зародить сомнения в наших стальных колоннах!

Он снизил тон, доверительно вполголоса договорил:

— Очень опасны эти тайные советчики, прячущиеся за нашими спинами. Мы и глазом моргнуть не успели, как свили они осиные свои гнёзда. Под носом самого Феликса! Железный чекист прозевал врагов в стенах собственной конторы! Придётся чистить авгиевы конюшни. Крови хлынет много, захлестнёт она страну, а надо… Читал доклад товарища Сталина на активе московской организации? Мы не боимся признавать свои ошибки, но следует повышать бдительность. Если мы будем максимально бдительны, сказал Иосиф Виссарионович, то наверняка побьём наших врагов в будущем, как бьём их в настоящем и били в прошлом. Из Шахтинского дела[21] надо быстро извлекать уроки.

Странников, протрезвев на минуту от такого откровения, начал подозрительно озираться. Ковригин, сжав губы, стыл тенью, боясь шевельнуться. Богомольцев оглядел их, хмуро ухмыльнулся, процедил сквозь зубы:

— Я вот что хотел сказать: вконец зарвался сукин сын Трубкин. Не успели, Василий Петрович, назначить тебя в столицу, прислал он в Кремль человека с письмом, от такой вот группки правдистов и советчиков. Мало того, наказал ему следить за тобой на курорте, чтобы иметь живого, так сказать, свидетеля… Зачем, спросишь ты? А я отвечу — вдруг пригодится на будущем судебном процессе!

И он расхохотался зло, от души, не скрывая выступивших на глаза слёз.

— Я быстро этого живого свидетеля в мертвяка превращу! — ожил, отделился от стенки Ковригин. — Кирпич на шею и пусть покоится вечным сном со всеми своими подмётными тайнами.

— Успеется, — покривил губы Богомольцев, рукавом утёр слёзы. — Нам такие методы вредны. Мы врага должны бить открыто. Привлекать к этому народ. Чтоб тот сам их судил и требовал высшей меры пролетарского возмездия. А зачем, спросите вы? Опять же отвечу, — чтоб народ не думал, что мы сводим старые счёты с нашими врагами. Пусть он сам требует у нас их голов. Помните французскую революцию, Марата и Робеспьера? Уроки надо извлекать из всего и не повторять чужих ошибок. К тому же новые руководители наших карательных органов по совету товарища Сталина переориентировались, сумели обращать врага в нашу веру. Пусть они служат нам, и в логове противника остаются нашими глазом и ухом. — Богомольцев покосился на заклевавшего носом Странникова. — Тебе, Василий Петрович, надо выспаться сегодня и привести себя в порядок. Завтра чуть свет отправляемся в Симеиз. Опасно здесь засиживаться, в Москву нам всем надо, в Москву! Вот завтра завершим ответственное поручение — и в Кремль!

— Зачем же в Симеиз? — продремав и очнувшись, возразил тот, он даже попробовал возмутиться. — К нему? К этому мерзавцу Загоруйко? Его вербовать да перевоспитывать?.. Да я его, собаку, своими руками!..

— Успеется, я сказал! — прикрикнул на него Богомольцев. — Мину Львовича с собой не возьмём. Ни к чему большая компания.

— Да он вторые сутки не просыхает. Куда с ним? — махнул рукой Странников. — И кто ему подносит, пока я к морю бегаю? Словить бы сердобольного, да уши надрать!

— Ты тоже выспись как следует, — повернулся к Ковригину Богомольцев. — Накатался за несколько дней?.. К сожалению, надо. Завтра чтоб как огурчик! Ты у нас завтра — одна из центральных фигур.

— Есть! — вытянулся в струнку тот.

* * *

Ковригин будто ненароком коснулся плечом Загоруйко у входа на пляж, куда тот выкатился мячиком, опережая остальных курортников после завтрака: надо было захватить свободный лежак.

— Гляжу — удивляюсь. Никак земляк? — Ковригин источал радость.

— Виноват, — насторожился тот и хотел проскочить мимо. — Тут все земляки, по ней, по матушке сырой, бегаем. Здесь она, правда, потеплей.

— Вот-вот, — изобразил Ковригин улыбку. — Никанор Иванович?

— Ну допустим…

— Отойдём на секунду?

— Что такое?

— Свои же, свои, — успокаивая забегавшие его глазки, приоткрыл удостоверение Егор. — Коллеги, можно сказать. Письмо писали?

— Письмо? Какое письмо? Вы что-то путаете, товарищ, — а губы выдавали, тряслись.

— Ну-ну! В Кремль?

— Передавал… — побледнел шпион.